Звездные ночи - Пиримкул Кадырович Кадыров
Что ж, надо думать о спасении жизни. И о продолжении борьбы! Поражение Танбала — новый обвал, что обрушился на заветный родник. Закрылись все выходы, по которым родник мог пробиться наружу… здесь, в своем отечестве. Если не перевалить быстро, очень быстро через хребет, не уйти в Хорасан, Шейбани перекроет путь, последний из возможных.
Бабур забыл, что перед ним сидит простой нукер, сдавленно выкрикнул:
— Мало, что ли, выпало мне бед, мало? Теперь и родины лишиться?
Тахир увидел слезы Бабура, едва сдерживая свои, прыгающими губами поклялся:
— Повелитель, жить на чужбине — тяжко любому человеку, будь он шах, или нукер, или пахарь… Я не вернусь в Куву, не вернусь в родные места. Потому не вернусь, что мне отомстят за службу у вас. И потому еще не вернусь, что… не могу разлучиться с вами… Многое я передумал, пока ехал сюда из Андижана. Буду с вами. Всегда и везде.
Тахира Бабур давно считал честным, храбрым воином и простым, доверчивым пахарем, из тех дехкан, что верят: избавление от всего злого и неправедного — в руке справедливого венценосца.
— Но я же не смог стать желанным для всех вас венценосцем! — неожиданно сказал, отвечая своим мыслям, Бабур. — Стану ли я им в будущем или не стану — неизвестно…
Тахир молчал. Прервал свою речь и Бабур. Так они и сидели молча, друг против друга, властитель-изгнанник и его нукер; снаружи за плотным сукном юрты, приходя в неистовую ярость от безмолвия уходящей ночи, ревел Исфара-сай.
Несчастья, обрушившиеся на этих столь разных людей, сблизили их. Воины, столько лет сражавшиеся рядом, они впервые разговаривали друг с другом так откровенно. Слова, которые Тахир не решился бы сказать Бабуру в другое время, были сказаны им сейчас, в сумеречной тьме шахской юрты:
— Повелитель, я простой нукер, но привязан к вам, как родной. Поэзией, мужеством вашим, добротой… Я… верю, что ждет вас великое будущее! Многие из тех, кто причинил вам зло, уже сгинули… Сколько смертельных опасностей миновали вас — это знак необыкновенной судьбы!
Тахир был похож сейчас на заботливого старшего брата, который старается ободрить младшего в тяжелый час. Да он и в самом деле на семь лет старше Бабура. И Бабур смотрел на Тахира как на своего старшего.
— Судьба отнеслась к вам, как мачеха к пасынку. Жестокие взяли верх. Да пройдет их время и наступят скорей времена, когда оценят вас по достоинству, повелитель! А теперь, — Тахир, выпрямился, — надо как можно быстрей нам покинуть Исфару. Герат — тоже ведь не чужой вам. Хусейн Байкара — родственник. Должен проживать в Герате и мой дядя — мулла Фазлиддин.
Горы, через которые надо перевалить, — своими снежными вершинами они чаруют вас, сверкая на лазури небес, но как мрачны они и опасны не вам, взирающим на них с безопасно отдаленных равнин, а тем, кто должен, мучительно задыхаясь, ползти через крутые хребты и пропасти! Тогда белые снега вершин представятся человеку саваном, а в холодных нагромождениях ледников он будет видеть вечное жилище самой смерти.
— На опасных дорогах поручаю свою жизнь прежде всего богу, затем вам, Тахирбек…
Глядя на черные горы-великаны, тронутые острыми лезвиями снегов, опять вспомнил о роднике, задавленном обвалом. Пробиться ли ему на другой стороне горной цепи — да не одной? За этими громадами — величественный Памир. А за Памиром — Гималаи и Гиндукуш…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПРЕВРАТНОСТИ СУДЬБЫ
ГЕРАТ. МЕРВ
1
Берега и водная гладь прозрачных речек Инджил и Хирийруд, питающих сады Герата, усыпаны желтой листвой; унылы знаменитые виноградники и гранатовые сады гератских пригородов, жалко и печально выглядят жухлые остатки летней зелени на голых лозах и ветках.
Но в этом городе не все подвластно законам осени. Тысячи голубовато-серебристых сосен, что высажены вдоль дорог и рощ при въезде в Герат со стороны Кан-дахара, по-весеннему свежи и ярки.
Вокруг огромного облицованного водоема — хаузом Хусейна Байкары называет его молва — растут лисониттайр[99], этих стройных деревьев с маленькими узенькими листьями листопад тоже не трогает…
Тахир услышал, что листья лисониттайр обладают свойством исцелять болячки и порезы. Неподалеку от хауза он остановил коня, слез с седла и передал поводья молодому нукеру. Сам же зашагал вдоль хауза, намереваясь нарвать целебной листвы. Тут кто-то впереди окликнул его:
— Эй, подождите, бек-джигит!
У толстого ствола дерева стоял человек. Тахир вгляделся — неужто дядя Фазлиддин? Но борода у этого человека куда длинней дядиной, да и лицо старческое.
— Слушаю вас, — почтительно сказал Тахир, остано-вясь.
Человек все всматривался в лицо Тахира, пересеченное шрамом, теперь же он, видно, опознал и голос.
— Тахир! Племянник мой!
Тахир кинулся к дяде, широко раскинув руки для объятия. В чистой воде хауза слились их отражения.
— О племянник, ты принес мне аромат родины! Слава аллаху — ты жив и здоров!
Мулла Фазлиддин оторвался от Тахира; не выпуская его ладони из своей, а другой вытирая со своих щек слезы радости, оглядел ладную и крепкую фигуру племянника. Ого, серебряный пояс и дорогой кинжал, такие обычно носят беки, и чекмень роскошный! И железный воинский шлем, как это принято у беков, Тахир украсил сверху маленьким серебряным флажком. Ай да Тахир!
— Э, племянник, да ты теперь, оказывается, настоящий бек, из сильных мира сего…
— Да, я курчибек — начальник личной охраны Бабура.
— Поздравляю, поздравляю… Да минуют тебя влияния дурных беков!
— Повелитель потому и взял меня к себе, что не доверяет многим прежним бекам… Ну, да ладно, не будем говорить об этом. Как вы-то живете, дядя мулла? Ищу вас, ищу… У людей бы разузнать, порасспросить, — да нет у меня тут знакомых.
Мулла Фазлиддин, которому только за сорок перевалило, но уже все лицо в морщинах, опечаленно ответствовал, слегка теребя поседевшую бороду:
— Да живу еще… не берет пока могила. Бог меня лишил удачи, племянник. Прибыл я сюда, в Герат, надеясь на милость великого Навои, да сей благородный человек вскоре оставил бренный мир. Правда, кое-что воздвигалось здесь и без него.
