Современная семья - Хельга Флатланд

Анна сидит рядом с мамой, излучая сияние; на ней светло-желтое шелковое платье с тонкими бретелями, перекрещивающимися на ее смуглой спине, к которой все время хочется прикасаться. «Будешь моей несерьезной дамой на свадьбе Карстена?» — спросил я ее некоторое время назад. После дискуссии с Лив на папином дне рождения прошло уже несколько недель, и мы не говорили с тех пор ни о том споре, ни о нас. Она вернулась обратно к себе, как только ванная была готова, и без Анны моя квартира вдруг стала пустой и менее, чем когда-либо, похожей на дом. Мы по-прежнему много времени проводили вместе, но в основном у нее, и я истолковывал молчание, окружавшее тему о нас, как нечто положительное: все хорошо, спешить некуда, и я мог шутить о том, что должно было оставаться несерьезным, — например, приглашая ее на свадьбу Карстена. Анна помедлила с ответом чуть дольше, чем хотелось, и я думал, что она рассмеется или скажет: «Да, если только это не серьезно», но она лишь улыбнулась на мгновение и спросила, когда свадьба. «Через две недели в субботу», — ответил я. «Хорошо, вроде бы я свободна», — сказала она.

Мне всегда нравилось бывать в церкви, хоть я и не люблю почти все, что связано с религией; здесь в самом пространстве и акустике есть что-то успокаивающее. Карстен тоже перестал нервничать и смотрит на Сесилию, когда священник спрашивает его перед лицом Господа и свидетелями, стоящими здесь, берет ли он Сесилию в жены, будет ли он любить ее и почитать и хранить ей верность, пока смерть не разлучит их. Карстен отвечает громко и твердо: «Да». Когда священник объявляет их законными супругами, оба улыбаются друг другу так широко и счастливо, с таким облегчением и любовью, что мне, вопреки устойчивому неприятию и провокационным словам священника, приходится моргать, отгоняя подступившие слезы, сопротивляясь этому мгновению, которое как-то миновало мой внутренний фильтр.

Я безошибочно различаю мамино громкое шмыганье носом из третьего ряда и боковым зрением вижу, что и она, и папа сидят с покрасневшими щеками и блестящими глазами. Одна Анна кажется совершенно спокойной — но она ведь и не знает Карстена, говорю я себе и на несколько секунд позволяю мыслям задержаться на образе Анны в белом платье, которая целует меня так же горячо и радостно, как Сесилия сейчас целует Карстена, — ей не хочется его отпускать, и она не стесняется этого, крепко его обнимая, а Карстен поднимает руки вверх, притворяясь беспомощным; они смеются, почти не размыкая губ, — и в этот миг в толпе гостей раздаются аплодисменты.

Я долго размышлял над своей речью для Карстена. И даже смиренно обратился за помощью к Эллен, она прочитала и забраковала черновик, над которым я трудился несколько месяцев. «Там сплошные твои комплексы, и издалека заметно, что ты завидуешь», — сказала Эллен, позвонив мне, чтобы сообщить свое мнение. «Завидую?!» — закричал я. «Да, или сам не знаешь, что ты хочешь сказать, — подтвердила Эллен обезоруживающим тоном. — Вы с Лив в этом похожи; когда непонятно, о чем говорить, вы начинаете трепаться о себе. Это же речь о Карстене, так? И о той, которая будет его женой. Ты должен быть искренним. Если не можешь говорить искренне о браке, найди то, о чем тебе есть что сказать, о чем у тебя есть мнение, и все это должно быть связано с Карстеном, а не с тобой».

Каждое слово, которое я произношу сейчас, обращаясь к Карстену, — о любви, о чувствах, о привязанности и надежности, связано со мной и с Анной. Работая над этой речью, я постоянно представлял себе Анну, как она будет слушать меня, как она почувствует то, что я хотел сказать, а я, угадав это, буду иногда смотреть на нее, чтобы усилить воздействие своих слов. Но Анна выглядит невозмутимой, она ободряюще улыбается мне, смеется в правильных местах и совершенно явно не понимает, что речь идет о ней, обо мне, о нас.

Моя правая рука на обнаженной спине Анны, мышцы и позвонки под ее кожей, ее дыхание возле моего уха, ее длинные холодные пальцы в моей левой руке, гладкая ткань платья на ее животе и бедрах. Я снова теряю голову и прижимаю Анну к себе, не замечая людей вокруг нас на танцполе. Мы с тобой одно целое, мы — одно, хочется мне прошептать ей на ухо, у меня начинают дрожать руки при мысли об этом, от той головокружительной высоты, которая открылась мне, от того, как глубоко и по-настоящему я хочу ее — не хочу тосковать, не хочу томиться, не хочу бояться, — я просто хочу обладать ею.

— Мы ведь договорились быть честными друг с другом, — недоумевает Анна, искренне удивленная моей реакцией. — И не усложнять.

Я не в состоянии произнести ни слова. И представляю, как схвачу его обеими руками за горло и крепко сожму, ощущая, как вытягиваются жилы на его шее; потом увижу, как его взгляд, жадно блуждавший по обнаженному телу Анны, покроется пеленой, как его тело, напрягшееся от недостатка кислорода, перестанет сопротивляться и он умрет в моих руках.

— Хокон?

— Все в порядке, — наконец отвечаю я и чувствую, как проходит комок в горле.

— Но я хочу по-прежнему встречаться с тобой, — говорит Анна. — Мне кажется, нам хорошо вместе.

— Только этого недостаточно? — спрашиваю я, не в силах отступить.

Я скрещиваю руки на груди — правая поверх левой, над сердцем.

— Больше чем достаточно, — отвечает Анна, дружески обнимая меня за плечи.

Мне хочется отпилить ей руку, и в то же время от ее близости мне так хорошо, что я таю в этой мнимой надежности.

— И дело не в том, достаточно или нет, ты сам понимаешь, это твой собственный принцип.

Может, она просто хочет продемонстрировать мою теорию на практике, думаю я, уловив проблеск надежды. Чтобы я понял, что мне нужна только она и что она хочет того же — прожить со мной, одним-единственным, всю жизнь.

— Ты же не хочешь закончить, как твои родители, — говорит она, убивая всякую надежду.

Я выхожу из ее квартиры в Майорстюа, встаю за деревом и наблюдаю за дверью ее дома не меньше часа. Я схожу с ума и готов взорваться. «Может, поужинаем завтра вместе?» — предложила она и невыносимо быстро поцеловала меня в губы на прощание. «Может», — ответил я и улыбнулся, завязывая