Воспитание верности у котов и мужчин - Евгения Халь
Мы с Матильдой медленно и торжественно пошли по проходу между рядами. Сегодня здесь собрался весь цвет Москвы: бизнесмены, политики, звезды шоу-бизнеса. Все они, вытянув шеи, рассматривали меня с ног до головы, тихо перешептываясь. У меня мелко задрожали ноги. Шутка ли! Обычно я смотрю на всех этих людей по ту сторону экрана, а тут они смотрят на меня!
Больше всего я боялась запутаться в трехметровом шлейфе платья и упасть, но сзади вдруг, как из-под земли, вырос Аркаша, и решительно взялся за шлейф, приподняв его двумя руками.
Стас, стоя под цветочной аркой в светло-кремовом классическом костюме от Диора, смотрел на меня, как зачарованный. А меня словно выморозило. Даже сердце не екнуло. Сколько я не напоминала себе, что это самый долгожданный миг в моей жизни, тело деревенело еще больше. А в голове билась одинокая мысль: когда же это все закончится? Неужели вот так бывает у всех невест? Шок? Ступор? Никакой радости? Или это только я, как обычно, самая "счастливая" в больших жирных кавычках?
На деревянных ногах, как Буратино, я дошла до арки и стала рядом со Стасом.
— Ты самая красивая на свете невеста! — шепнул он.
Я обернулась. В первом ряду сидели родители Стаса. Естественно, на самых почетных местах в точности посередине. С правой стороны от них сидели мои папа и мама. С левой стороны села Матильда. Мама безостановочно рыдала от счастья, прижимая к лицу платок. Свадебный регистратор из ЗАГСа, грузная тетенька с классической прической-башней зарядила длинную нудную речь о семейной лодке и взаимной ответственности.
— Танюша, повернись полубоком к арке, — шепнул Стас.
— Зачем? — не поняла я.
— Фотографам неудобно с такого ракурса снимать, — Стас кивнул в сторону двух фотографов и одного оператора с камерой, которые вжались в арку, чтобы одновременно взять в объектив и нас со Стасом, и гостей, и оркестр.
— Не могу же я стоять полубоком к тебе и арке, — шепотом ответила я. — Это маразм! Ну так получится чуть хуже, чем нужно. Какая разница? И потом они вроде не жалуются.
— Ты не понимаешь, — Стас на минуту закрыл глаза, всем своим видом показывая, насколько безгранично его терпение к таким дурочкам, как я, которые ни в чем не разбираются: ни в съемке, ни в ракурсах, ни в свадьбах. — Мы потом это видео будем показывать друзьям и детям, поэтому все должно быть идеально.
— Мне не нужно идеально, — буркнула я. — Все отлично, перестань!
— Нет, не отлично, — вздохнул Стас и вдруг слегка подвинул меня, разворачивая полубоком.
То есть, просто взял меня за талию и повернул. Как ребенка, или как дорогой антикварный столик, который прислуга сдвинула в сторону, когда мыла полы.
Ну да, ему же виднее! Он всегда и во всем разбирается лучше меня. И даже на собственной свадьбе я должна стоять под линеечку. Не потому, что мне так хочется. А потому, что Стас решил, что так правильно. И вот эта мелочь стала последней каплей. Ведущая церемонии из ЗАГСа что-то там говорила, а я ее не слышала, пытаясь справиться с волной злости, захлестнувшей меня. Растягивая лицо в профессионально идиотской улыбке, тетенька, покачивая башней на голове, наконец, добралась до главного:
— Согласны ли вы, Станислав Иванович Бурлаков, взять в жены Татьяну Николаевну Рощину?
Не успела она закончить фразу, как Стас поспешно ответил:
— Согласен.
Ведущая радостно улыбнулась, кивнула и обратилась ко мне:
— Согласны ли вы, Татьяна Николаевна Рощина, выйти замуж за Станислава Ивановича Бурлакова?
Я открыла было рот, чтобы ответить, и вдруг вспомнила крышу гостиницы в Москве, где Егор устроил ужин от имени фальшивого шейха.
— А не спеть ли мне песню о любви? — лихо горланили мы с Егором, распивая шампанское.
А потом его горячие губы вдруг прижались к моим.
— Я не дам тебе упасть, — шептал Егор, — никогда! Если ты споткнешься, я буду за спиной и подставлю руки. Можешь смело падать назад. Ведь там не бездна, там я!
Голова закружилась. Цветочная арка качнулась, нависая белой душной громадой. Вот она, бездна! Где же ты, Егор? Ты же обещал!
— Таня, тебе плохо? — обеспокоенно спросил Стас, наклоняясь ко мне.
Я лишь молча покачала головой. А память уже перенесла меня на ту заветную полянку в Абу-Даби. В глазах Егора плясали сполохи огненного шоу. А в моей душе полыхало свое пламя.
— Я тебя не люблю, Егор! Я тобой болею, — сказала я тогда ему. — Не живу с тобой, а умираю от счастья. А смерть — это и есть нежизнь. Вот у нас с тобой и будет нежизнь. Потому что я буду оглушительно счастлива. Как в сказке. А так не бывает, понимаешь? Счастья не может быть много. Оно не может длиться бесконечно. И всегда резко обрывается. Я буду жить вечном страхе, что твой самолет упадет, что твоя машина перевернется, что небо расколется над твоей головой. А со Стасом я буду спокойна.
И вдруг все стало так кристально ясно, что я даже зажмурилась от этого невыносимо-яркого света мысли, блеснувшей, как молния. И пусть будет нежизнь! Пусть падают самолеты и раскалывается небо над головой! Пусть под ногами трескается кора земли и оттуда бьет раскаленная лава! Пусть это все просто будет! Что ждет меня здесь? Тесто на калачи? Засол огурчиков? Права Матильда, тысячу раз права. Будет как в "Бесприданнице": разговоры с теткой Карандышева о соленых грибах. Жизнь наша сермяжная. Жизнь наша обычная. Такая, как у мамы, тетки, как у всех женщин нашего городка. Как у самой России, которая тоже женщина. И судьба у нее горькая, тяжелая, неподъемная, как кладбищенская плита. Недоля замордованной мужем женщины. Нет, не могу! Не хочу! Не буду!
Гости за моей спиной громко перешептывались, обсуждая затянувшуюся паузу. Мама, перегнувшись со стула, едва не падая на траву, судорожно зажала в побелевших пальцах платок, всхлипнула и тихо прошептала:
— Доченька, ну что же ты, моя хорошая? Просто скажи: "Да!"
И, обернувшись к гостям, мама виновато зачастила:
— Это у нее от волнения. Она сейчас скажет, — мама судорожно схватила за руку побледневшую, как мел, сватью Наталью Викторовну. — Да не беспокойтесь! Она у меня еще со школы такая: как, бывало, переволнуется, так прямо вся немеет и застывает. Да, Танюша? — она
