Константин Станюкович - Том 9. Рассказы и очерки
Раздумывая о нем, он впервые отнесся к нему критически. И Муратов старался оправдать Быстренина и обвинял себя за подлые подозрения в черством эгоизме… И кого же? Единственного друга, которого так давно любит.
«Это невозможно. Это подло!» — повторял Муратов, отгоняя подозрения.
И все-таки не мог избавиться от назойливой, удручающей мысли, что Быстренин мог бы уступить щенка.
VЧерез три дня черноморский флот стоял на севастопольском рейде. «Ласточка» и «Ястребок», оба заново выкрашенные, черные, с золотыми полосками вокруг бортов, с изящными линиями обводов, с красивой погибью мачт, с безукоризненной осадкой, отлично вытянутым такелажем и с белоснежной каймой выровненных над бортовыми гнездами коек, — стояли, недалеко друг от друга, в глубине рейда, в хвосте первой линии судов.
Оба были стройны, красивы и словно бы задорно блистали под блеском южного солнца.
С последним ударом восьмой склянки на всех судах взвились флаги и гюйсы, подняты брам-реи, и по рейду разнеслась музыка с кораблей, встречавшая подъем флага.
Майское утро было прелестно.
Ни облачка на бесстрастно красивом бирюзовом небе. Ни ропота моря. Полное властных чар, обаятельно-ласковое, дышавшее бодрящей свежестью, оно едва рябило.
Ни с простора моря, ни с гор не проносился ветер.
Вымпелы едва колыхались.
Ни стоны, ни крики, то покорные, то ожесточенные крики беспощадно наказываемых линьками матросов, не нарушали тишины рейда.
Все злое, бесцельно жестокое и позорное, что творилось в старину, точно любило предрассветную полумглу и избегало яркого блеска роскошного утра.
Не оглашался заштилевший рейд и необузданно вдохновенной руганью старших офицеров и боцманов, обычной во время уборки судов. К подъему флага все суда уже блистали умопомрачающею чистотой.
Только изредка проносилось ожесточенно громкое морское окончание сухопутных слов, и среди тишины рейда раздавался исступленный капитанский окрик, похожий на дикий крик душевнобольного из буйной палаты.
С девяти часов на рейде воцарилась особенно торжественная тишина.
Старшие и младшие флагманы осматривали суда своих дивизий.
На кораблях то и дело играли марши, встречавшие и провожавшие адмиралов. По рейду разносились громкие матросские ответы на приветствия адмиралов.
Гичка с младшим флагманом пятой дивизии направилась в глубину рейда, где стояли корветы, бриги, шкуны и тендера. Гичка приставала к разным судам и наконец пристала к «Ласточке».
На палубу шкуны вошла, быстро поднявшись по трапу, высокая, крупная, внушительная фигура старого контр-адмирала Ратынского с строгим и нахмуренным моложавым лицом, которого мичманы прозвали «адмиральшей» и «Сашенькой».
Он еще более выпятил грудь и приподнял густые адмиральские эполеты, еще более нахмурив брови, стараясь таращить свои добродушные глаза как можно сердитее, когда выслушал рапорты вахтенного начальника, молодого мичмана, и командира шкуны, лейтенанта Муратова.
Адмирал подал офицерам руки, поздоровался с выстроенной командой, велел распустить матросов и вместе с Муратовым пошел осматривать шкуну.
Добродушному адмиралу надоело казаться строгим, хмурить свои густые черные брови и подергивать широкими плечами, тем более, что он — и сам когда-то лихой капитан до женитьбы — приходил в восторг от образцового порядка и изумительной чистоты на «Ласточке».
И его лицо расплывалось в широкую улыбку, а небольшие темные глаза улыбались, и вся внушительная фигура адмирала, казалось, стала поменьше.
После осмотра, когда адмирал вместе с Муратовым поднялись наверх и остановились на шканцах, — адмирал проговорил:
— Вы знаете-с, Алексей Алексеевич, я строг. Очень строг-с!
Муратов не поддакнул, хотя и знал, что «Сашенька» любил, чтобы офицеры считали его строгим и на службе боялись его.
— Да-с. Служба… Нельзя без строгости. Но при всем том я не могу указать ни на малейшее упущение… Ваша шкуна — образцовая-с…
Муратов был всегда сдержан с начальством. Он не выразил на своем лице радостного чувства, не поблагодарил за похвалу и молчал.
А флагман продолжал:
— Да-с, обрадовали, Алексей Алексеевич… Такого порядка… не видел… Рад, что могу вам это сказать!
И адмирал крепко пожал руку Муратова.
— Вы увидите, ваше превосходительство, судно не хуже «Ласточки», — проговорил Муратов.
— Какое?
— «Ястребок», Александр Петрович.
— Вашего друга?
— Точно так. Быстренина.
— Посмотрю-с. До свидания.
И, перед тем как сходить по трапу, адмирал проговорил уже совсем не как начальник:
— А что забыли нас, Алексей Алексеевич? Жена недовольна… Зайдите к ней…
— Постараюсь, Александр Петрович…
«Ястребком» адмирал восхитился не меньше чем «Ласточкой», а молодой командир тендера просто-таки обворожил его.
Скрывая улыбку, Быстренин как будто слегка испугался появления нахмуренного «Сашеньки» и немедленно согласился с ним, что он строг и что его боятся. Быстренин очень тонко показал, что польщен горячей благодарностью восхищенного адмирала, обещал на днях же быть у адмиральши, ловко осведомился, когда Маруся обедает у своих, и получил приглашение обедать в воскресенье, если не уйдет в море.
В тот же день адмирал, докладывая старшему флагману о посещении судов, особенно хвалил «Ласточку» и «Ястребка». Хвалил обоих командиров, но Быстренина сердечнее и экспансивней.
— Муратов превосходный и достойный офицер… Только какой-то скрытный… Будто не очень ценит похвалу адмирала…
А про Быстренина сказал:
— Блестящий офицер. И капитан-умница. И на берегу умница. И душа нараспашку…
— Оба лихие офицеры! — согласился седой высокий старик.
И, подумавши, прибавил:
— Только полагаю, что Муратов основательнее и серьезнее.
Вечером друзья сошлись в морском клубе.
— Ну как «Сашенька»? Был доволен «Ласточкой»? Не выдержал роли строгого адмирала? — весело спрашивал Быстренин.
— Доволен! — скромно ответил Муратов и заботливо спросил:
— Твоим «Ястребком», конечно, остался очень доволен?
— В восторге!
— То-то! — обрадованно промолвил Муратов.
— Ну да я, признаться, не тронулся его восторгами. — Ведь он — «Сашенька» и «адмиральша»! — с презрительной улыбкой сказал Быстренин…
— «Сашенька»… «адмиральша», а службу понимает и добрый, честный человек… Я, брат, доволен, что «Сашенька» нас похвалил.
— В воскресенье звал обедать. Адмиральша недовольна, что давно не был. А тебя звал?
— Обедать не звал. Да и я хочу идти к доктору обедать. Только едва ли… Если задует хороший ветер, уйдем в море…
— И разыграется наш «Друг».
— Ддда! — протянул Муратов.
В субботу с вечера задул зюйд-вест, и в ночь засвежело.
В воскресенье, в шесть часов утра, на флагманском корабле был поднят сигнал: «сниматься с якоря и идти в Феодосию».
Быстренин вернулся с берега поздно и спал, когда сигнальщик вбежал с докладом.
— Ваше благородие!
Ответа не было. Сигнальщик дернул Быстренина за руку.
Прошло две-три минуты, когда Быстренин выскочил наверх.
Хотя и без него работы по съемке с якоря были начаты, но молодой мичман не умел распорядиться как следует, и баркас еще не начинали поднимать.
— Баркас! Баркас! — как зарезанный крикнул Быстренин.
Он взглянул на «Ласточку». Там уже поднимали баркас.
Быстренин понял, что он опоздает.
— Зарезали, Михаил Никитич! Запорю боцмана! Всех запорю! — в бешенстве крикнул Быстренин.
И в эту минуту, казалось, он мог запороть.
Боцман было бросился с людьми поднимать баркас, но Быстренин вдруг велел отставить. Все удивились приказанию и тому, что командир уж не кричал, как бесноватый, что запорет, хотя и никого еще не запарывал.
По лицу Быстренина пробежала торжествующая улыбка. Он подозвал боцмана и приказал:
— Потопить баркас! Понял?
Боцман ошалел.
— Скотина! Потопи за кормой… Не заметят… и буек!.. Вернемся — поднимем…
Боцман понял и радостно ответил:
— Есть… «Ласточке» нос утрем, Николай Иванович!..
Боцман убежал, а Быстренин побежал на шпиль, где выхаживали якорь, и уже не грозил перепороть, а заискивающим голосом молил:
— Братцы, навались… братцы, ходом!
Матросы наваливались.
Быстренин просветлел. Он и отличится и выиграет пари. И, довольный, что придумал такую остроумную «штуку», не вспомнил, что пари будет выиграно неправильно и что скажет друг Муратов, если узнает.
«Разумеется, никто не должен знать. Никто на тендере не расскажет!» — подумал Быстренин, когда у него пробежала мысль, что начальник дивизии может узнать.
— На грот… На кливера!..
