Борис Фальков - Ёлка для Ба
- Вот это да! - прошептал я. - Откуда же взялся ты?
- Вот-вот, мы подошли к тому самому, к долгу... Когда Борис исчез, и впоследствии стало ясно - исчез навсегда, старшим сыном в семье стал я. Это накладывает определённые обязательства, такова традиция. Я готовился стать раввином, но теперь мне пришлось экстерном закончить коммерческое училище, чтобы перенять дело нашего отца. И тут вдруг открылась возможность продолжить образование: революция. Подробности не важны, но в конце концов я очутился в симферопольском университете. И вот, в один прекрасный день, на пороге моей комнатёнки появляется она... Ба. Зрелище незабываемое: на ней были ещё те вещи, которые она покупала в Бельгии. Веер, шляпка, зонтик... Прекрасная иностранка - в моей тёмной каморке, а вокруг война. Неудивительно, что я сразу влюбился в неё, нет, сразу стал её обожать. Ведь и она была влюблена... в себя. Так что можешь представить, как я был счастлив, когда узнал причину её приезда.
- Ну-ну! - поторопил я.
- Итак, я перенял к тому времени обязанности старшего сына, но ещё не полностью. И тогда мой отец - твой прадед, получил письмо из Бельгии, от Ба. Она написала ему, что они с Борисом расстались, и что разрыв был бурным. Не знаю точно, письма я не читал, но, кажется, речь там шла о том, что невовремя выстрелил наган - или наоборот, вовремя не выстрелил. Твой прадед ответил, в том числе на вопрос о том, где нахожусь я. Сам Борис писем не писал, мне уж, во всяком случае. А ещё позже всякие надежды на переписку истаяли, поскольку переписываться с заграницей стало совсем опасно. И вообще, задним числом стало разумней полагать, что Борис умер - и именно потому Ба была вынуждена с ним расстаться. На деле же, очень может быть, он ещё и сегодня жив... Хотя он и старше меня, намного.
- Ну и ну, - покачал я головой, окунувшейся во времена столь далёкие, что в их реальность верить было трудно. - Значит, Борис существует на самом деле. А мне казалось, он вроде домового. Но Ба, она ведь объясняла тебе, почему рассталась с Борисом? Тебе ведь должно было быть просто интересно, ты же и его обожал?
- Ты ведь знаешь Ба, - хохотнул он. - Конечно, я её спрашивал тогда, и не раз. Но она только... пожимала плечами. Дело, правда, обошлось без щётки, но это потому, что я спрашивать вскоре перестал. А всё, что она сказала по этому поводу, было: ненормальный, совсем с ума сошёл. И я так и не понял, к кому это относилось, ко мне или к Борису.
- Но ведь и та... другая его жена, американка, говорила то же самое! Так, может, твоего брата действительно в конце концов упрятали в сумасшедший дом?
- Ну что ты! Ты же знаешь, как это говорится: ненормальный, ты зачем надел этот галстук! Или: совсем с ума съехал, смотрите, какие носки он ещё нацепил, будто и без них он не полный урод. Мне кажется, и в случае Ба - это лишь заключительная часть того, что она могла бы сказать. А мы тут ломаем голову... Между тем, Ба приехала в Крым и предложила мне стать её мужем. То есть, перенять, наконец, обязанности старшего сына полностью, поскольку первенец семьи - всё равно, что умер.
- Она, предложила!
- Ну, это, конечно, не совсем точное выражение... Мы оба знали, к чему призывают нас традиции в случае смерти старшего. Да и терять время... не такое было время, всё решалось быстро. У меня же лично не было никакого желания решать это дело отрицательно, и потому я без задержки дал согласие.
- Надо было быстро, потому что белые отступали, а наши наступали? понимающе спросил я.
- Наши-ваши, Глаши-Даши разноцветные! - воскликнул он. - Что нам было за дело до их войны, у нас были свои причины. Просто у Ба подрастал ребёнок, сын.
- Значит, она приехала вместе с ним, что ж ты сразу не сказал?
- Ещё бы - не с ним! Он ведь подрастал у Ба в животе, как все, между прочим, дети, если тебе это ещё неизвестно... То есть, не все дети растут в животе именно у Ба, но ты, полагаю, понял меня правильно.
- Где ж он сейчас, этот сын Ба? - новость ошеломила меня. - Он... тоже умер?
- Типун тебе на язык, кишки вон, а душу на телефон! С чего ты это взял? Он жив, хотя, действительно чуть было не умер. Только это уже случилось гораздо позже, на другой войне.
- Постой, - новость всё ещё не вмещалась в мою бедную голову, - значит, у меня есть ещё один дядя! Где же он живёт, тоже - как домовой, в печке?
- Сейчас он находится рядом с печкой, - почти согласился Ди. - В столовой. Можешь пойти и посмотреть на него, если не боишься неприятностей от внеочередного заседания совета. Только никакой он тебе не дядя, а отец.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Ни Сандро Сандрелли и никакой другой СС: сам Саваоф Синайский не откалывал такого номера, ей Богу. Я подскочил на постели и уселся по-турецки, прямо против Ди. Смутно различимая в темноте спальни, его серебряная голова выглядела огромным одуванчиком, расцветшим на плечах несоразмерно маленького тела доброго домового. Он был абсолютно спокоен, как настоящий бог спальни, нет, как сам умноженный до Элохим боги Адонаи, и его спокойствие приумножило воздействие... выстрела. О, это был настоящий выстрел! Не из рогатки в нос, не щёткой по темени: прямо в сердце. По спальне разлетелись его сочащиеся кровью ошметья.
- А он, он сам-то знает всё это?
- Ко-неч-но нет, - раздельно произнёс Ди и придержал меня, поскольку я опять подскочил, по-видимому - собираясь бежать в столовую, и чуть было не свалился с кушетки.
- Конечно не знает! - с ужасом повторил я. Мне это представлялось огромным несчастьем.
- Никто не знает, - добавил Ди. - Кроме Ба, разумеется. И теперь вот тебя.
- Но это же... несправедливо, вы должны были ему рассказать!
- Зачем? - пожал он плечами, совсем как Ба. - Ёлка должна стоять.
- Ну, а Ю, - тогда злобно выпалил я, - он-то твой сын? Или тоже...
- Мой, - спокойно ответил он, и мне сразу стало стыдно. - А Ба - мать их обоих. Ты забываешь об этом, когда кричишь своё "несправедливо". Между прочим, если что несправедливо - то именно кричать что бы то ни было сейчас. Ты же не кричал, узнав, что это я внушал всем: опора дома Ба, она его ствол, ствол всей нашей ёлки, ты был совсем не против такого внушения. Почему же ты кричишь теперь, когда узнал, что ради успеха такого внушения мы умолчали о том, что я - не отец твоего отца?
Я сам не знал, почему. Но после этих слов Ди - словно ударил второй выстрел, и опять разлетелись осколочки уже и без того изувеченного моего сердечка.
- Но, - пробормотал я, замирая, - но ведь это значит... что ты мне не дед!
- Да, - подвердил он, - не дед. Но Ди. Ты и это позабыл... Память у тебя действительно слишком избирательная. Кстати, почему же не дед? Дед, только двоюродный. Теперь мы с Борей снова поменялись местами, только и всего. А что изменилось по существу? Ничего. Я по-прежнему муж Ба, и твой Ди.
- Всё, всё изменилось именно по существу, - закачался я, так как и впрямь всё изменилось: всё раскололось, разлетелось на изувеченные ошметья, приумножившись размножилось в кривых осколках разлетевшегося трюмо. - Что мне теперь делать, я не знаю, как... мне себя с ним вести. Как мне вести себя с тобой, как верить всем вам! Нет-нет, это теперь совсем другое дело, двоюродное, а то и троюродное.
- Жаль, если так, - разочарованно сказал он. - Но мы такое предвидели, потому-то ничего и не говорили твоему отцу.
- Зачем же ты сказал мне? А... понятно, я такой маленький, что мне можно что угодно сказать, я всё равно ничего не пойму и не запомню, да? Я для вас ещё не совсем человек, ещё неполноценный, глухой, слепой, вообще безголовый. Да просто увечный уродец без ума, сломанная забавная машинка без души, игрушка с оторванной головой на вашей ёлке, душу с неё вон! Знаешь, почему ты всё это рассказал? Потому что в комнате никого нет, ни одного человека, кроме тебя. Потому что ты не мне рассказывал, а себе. Ты не меня старался убедить, а себя.
- В чём же? Нет, не потому, - возразил он. - А потому что ты первенец, первый и обожаемый внук Ба. Значит, и мой тоже. Ты надежда и будущий ствол нашего дома, его центральный столп, его последняя опора. Ты - Борис: благословенный.
- Могли бы назвать меня и Самсоном, - грубо выпалил я. Плечи мои уже согнулись под тяжестью обрушившихся на них прежних, подгнивших стволов, совсем ещё недавно успешно подпиравших кровлю дома. Ещё немного - и они сломают мне позвоночник, чувствовал я, столп центральный, последнюю их надежду и опору.
- Назвать тебя Борисом было моим долгом по отношению к семье, - твёрдо возразил он, - а не к Библии. Хотя и в Библии, конечно, можно проследить тот же принцип... Список имён, используемый в семье, должен оставаться строго ограниченным, это укрепляет наследственную память колен рода. Меня назвали Давидом тоже не потому, что предвидели мой маленький рост или поединок с Голиафом. А о предвидениях поговори, лучше, со своей матерью, спроси, почему её назвали Любовью.
- А кошку кошкой, - буркнул я. - Я и так знаю, почему. У неё есть сёстры: Вера и Надежда. Так что ей ещё повезло.
- Да-да, - подтвердил он, - вот именно. Всего лишь случайность, как и то, что она - твоя мать. Вот откуда у неё такое уважение к календарям. А чтобы сложиться твёрдым принципам и строго установленной, исключающей случайности последовательности колен, нужно больше исторического времени, не одна тысяча лет. И, конечно, строго ограниченные места проживания, чтобы хорошенько знать друг друга.
