Виктор Конецкий - Начало конца комедии
-- Неужели ты сам так хорошо выучил язык? -- спросил я.
-- Я знаю десять языков, дружище. Ничто мне так легко не дается, как языки. "Ты -- попугай, дружище!" -- так мне сказал Вася Аксенов. А Пэн русская. Третье поколение русских американцев. Ее зовут Пенелопа, но мне больше нравится Пэн. А ты как находишь? Мы а ней, как Ромео и Джульетта -очень любим друг друга. Я даже не знаю, что стал бы делать, если бы не было на белом свете Пэн, которая сейчас катается на коньках.
-- Тебе повезло, -- сказал я.
Он молчал, потому что у выезда с причала номер семь скопилось много грузовиков с прицепами, и было сложно маневрировать. А я подумал, что вечно хочу спать, как только оказываюсь на чужом берегу. И еще подумал, что Нью-Йорк ничем не отличается от других портовых городов, когда глядишь в упор, близко. Еще меня немного беспокоили разные судовые дела, которые я бросил ради встречи с Адамом.
-- Да, даже и не знаю, что стал бы с собой делать, если бы не было Пэн, -- задумчиво повторил Адам, когда мы выбрались из автомобильной каши. -Пожалуй, я не написал бы без моей Пэн ни единой строчки.
-- Тебе повезло, -- повторил я.
-- Да, очень, -- согласился он.
Не было в нем ни капельки того нахальства, которое мне почудилось при разговоре по телефону. Наоборот, он выглядел большим, но не очень защищенным.
-- Где мы едем, дружище? -- спросил я.
-- Где-то в Бруклине. Я его совсем не знаю. Пожалуй, я здесь первый раз. Вот когда мы возьмем Пэн, она будет тебе обо всем рассказывать. Пэн все знает, что надо рассказывать иностранцу в Америке. Я даже и не знаю, что стал бы с тобой делать, если бы не было Пэн, которая катается на коньках возле большой зеленой елки на катке Лувер Плейз.
-- Как идут твои литературные дела? -- спросил я. -- Очень хорошо! Я даже сам не понимаю, почему
они идут так хорошо! Вероятно, они идут так хорошо потому, что мне на них наплевать, если меня ждет Пэн на катке возле зеленой елки и где все на нее пялятся...
-- Если Одиссей еще раз повторит про Пенелопу,
которая катается на катке Лувер Плейз и так далее, -- пробормотал я, -то, пожалуй, придется сильно дернуть его за ухо: руки у тебя заняты, и я ничем не буду рисковать...
-- Вот это да! -- ухмыльнулся он и на всякий случай пихнул меня в плечо огромной лапой в желтой перчатке, отодвинув к дверце. Машина была широкая и между нами образовалось полутораметровое пространство.
-- Вот это да! -- сказал я. -- Ты все-таки поосторожнее!
-- Она тебе понравится. Можешь мне верить, -- сказал он. -- Я ведь на самом деле знать не знаю, что стал бы делать в этом дурацком мире, если бы не было моей любимой Пэн!
Мы вырулили на Бруклинский мост. Это заклепочный мост. Таких в мире уже пруд пруди. А вот небоскребы Манхэттена продолжали мне нравиться -- они остаются легкими и элегантными даже вблизи -- так уж они устроены.
Каток Лувер Плейз в центре Манхэттена в каменном четырехугольном углублении. Этакий сухой плавательный бассейн с дном из искусственного льда. В изголовье катка стояла огромная елка, окруженная строительными лесами. По лесам ползали рабочие в касках и монтировали электророждественскую аппаратуру. Зеваки глядели на рабочих снизу вверх, а на катающихся сверху вниз. Катающиеся -- их было всего человек двадцать -- после каждого своего пируэта или удачного па поглядывали на зевак со дна бассейна. Все старались кататься
в манере профессиональных фигуристов, но всем это плоховато удавалось. Чем-то они напоминали замороженных рыб на горячей сковородке.
Кроме, конечно, Пэн.
Она была в коротенькой красной юбочке, золотой жакетке и золотой шляпке с черным пером. Зеленовато-стальной лед служил ей отличным фоном.
-- Пэн! -- крикнул Адам. -- Пэн! Я привез русского! Он уже хотел стукнуть мне в ухо! Пэн, иди поскорее переоденься и спаси меня от русского.
Она помахала ручкой и завертелась волчком, как вертятся все фигуристы под телекамерами, когда ставят точку в программе. У меня кружится голова даже просто смотреть на них в эти финальные мгновения.
-- Ходить сюда -- плохой тон, -- объяснил Адам, -- но мы с Пэн не обращаем внимания на такие вещи. Она тебе понравилась?
-- Интересно, какого ответа ты ожидаешь? Она прелестна!
-- Здесь нельзя держать машину, -- сказал Адам.-- Мы немного отъедем, а я схожу за Пэн. За ней привяжется много разных белых и черных мужчин.
-- Тебе не надо будет помочь? -- неуверенно спросил я, ибо даже легкая драка не входила в планы моего знакомства с Нью-Йорком.
-- Нет, спасибо, дружище, -- сказал Адам. -- Обычно я справляюсь сам.
-- "Это меня устраивает, док!" -- сказал я словами героини из фантастического рассказа Адама. Героиня произносит эту фразу, когда узнает, что муж помолодел на двадцать лет.
-- О'кэй! -- сказал Адам и кивнул, хотя явно не узнал цитаты из собственного произведения.
Мы уехали довольно далеко от Лувер Плейз, пока нашли щель для автомобиля.
-- Мне можно будет здесь погулять? -- спросил я.
-- Да. Только не уходи далеко. Если вокруг машины начнет крутиться полицейский с бумажками в руках, объясни ему, что я скоро вернусь.
-- О'кэй! -- сказал я, хотя в мои планы не входила даже легкая беседа с нью-йоркским полицейским.
Адам исчез в потоке спешащих людей. И я ощутил брошенность. Как будто мне пять лет и мама забыла меня на вокзале.
Я вылез из машины, увидел невдалеке нищего и решил определить степень альтруизма спешащих мимо американцев.
Нищий был слеп. В больших стеклах черных очков отражались прохожие -маленькие, четкие, красочные -- как в видоискателе фотоаппарата. У левой ноги слепца стояла старая собака, вероятно, овчарка. Она была в теплой попонке, но сильно зябла без движения. Она была седая, умная, терпеливая, отчужденная и от хозяина и от уличной толпы.
Одной рукой слепец держал повод собаки и маленький транзистор, другой традиционную кружку. Транзистор наигрывал веселое. Тыл нищего прикрывала витрина магазина фирмы "Вулсворд". На витрине торчали ногами вверх женские торсы, иногда в колготках, иногда в чулках, иногда без всего. Это было некрасиво, но будило беса.
Никто ничего слепцу не подавал.
Я стоял, курил, и опять вспомнилось детское довоенное: сад у собора Николы Морского в Ленинграде, нищие на паперти; и то, как они прятались в храм, когда подъезжала "раковая шейка"; и то, как милиционеры робели проникать за ними в тайну храма и караулили у дверей.
С сопереживания нищим на церковной паперти начался во мне социализм, хотя нищим на Руси обычно подавали и жилось им не плохо, а часто далее хорошо. На Руси ведь хуже всех быть полунищим.
Собака-поводырь начала дрожать такой крупной дрожью, что хозяин заметил это и тронул поводок. Собака ровно и монотонно зашагала к перекрестку и стала на краю тротуара, глядя на светофор. Когда зеленый зажегся, она мощно пошла через авеню, грудью расталкивая прохожих перед хозяином.
А близко от меня остановилась старуха негритянка и уставилась на витрину, где торчали вверх тормашками женские манекены. Головного убора на старухе не было, а череп ее был выбрит или она уже натурально была абсолютно лысая. Лысый черный череп, грязный балахон до самой земли, тяжеленные серьги в огромных распухших ушах, миллион морщин от миллиона терзаний всех ее предков -- жутчайшая старуха. Она, кривляясь, подтанцовывала перед своим отражением в витрине, задевая меня балахоном, и напевала что-то африканское беззубым ртом. Я начал бочком подаваться в сторонку, но она все сдвигалась за мной, пока я не уперся спиной в будку телефона-автомата. И тут я заметил край ее глаза из-за огромного уха. Глаз следил за мной с обезьяньей цепкостью. И как только старуха заметила, что я увидел ее изучающий, приценивающий, щупающий взгляд, так она перестала скрывать его, повернулась ко мне и уставилась прямо в упор -- с расстояния меньше двух ярдов. При этом она продолжала, кривляясь, подтанцовывать и бормотать что-то сквозь два желтых зуба и отвисшую губу. И мне почудилось, что брызги ее слюны долетают до моего лица, но мне было неловко утереться, чтобы не оскорбить старуху и не разозлить ее. Она прижала меня в угол с наглостью бывалого животного, в клетку к которому попало чужое и слабое существо, и что-то шепеляво опросила. Я ответил, что плохо говорю по-английски и не понял. Она ухмыльнулась и ступила еще ближе.
-- Брэк! -- приказал я ей тихо, чувствуя, как побежали по спине мурашки, как вся моя воля и психика и черт знает что еще сконцентрировались в этом слове, в борьбе с ее наглой, наступательной повадкой.
-- Брэк!! -- повторил я и ступил прямо на нее, чтобы вырваться из угла. Она заверещала нечто вроде нашего: "Глядите, люди добрые, он старую бьет!" И я оказался на волосок от крупных неприятностей, если бы Адам не подхватил меня в охапку.
-- Ты что делаешь? Разве можно?! Никогда не смотри незнакомым в глаза на улице! -- говорил он, впервые путая русские и английские слова. -- Им всегда может почудиться, что ты задираешься! Она выцарапала бы тебе глаза! -- он впихнул меня в машину и прихлопнул дверью. И я очень обрадовался тому, что огражден от американской уютной действительности; и, конечно, еще тому, что передо мной сидит Пэн. Она действительно была очаровательна и чертовски соблазнительна. И, чтобы преодолеть врожденную стеснительность, я грубовато спросил:
