Избранное. Том второй - Зот Корнилович Тоболкин
- Скорей бы! Всем в тягость стала.
- Мели Емеля! Кому в тягость-то? Лежанке, на которой лежишь? Или мне? Сын, поди, тоже куском хлеба не попрекал...
- Ой, что ты, золотко моё! Симушко у меня ангел! Кабы не он, сжил бы меня муженёк со свету!
- Хватила ты с им горюшка.
- Удостоилась. Не всем Логины попадаются. Кому-то надо и с Михеями жить.
- Я бы всех Михеев в зыбке грудными удушила...
- А землю кто пахать будет? Род человеческий кому продолжать?
- Добрые-то останутся, – возразила Варвара. – Вот и пущай живут одни добрые.
- Добрые могут стать злыми. Я на первых порах Михеем нарадоваться не могла. Это он от жизни осатанел. Может, и кусает теперь локоть...
- Кому? Себе или Фёкле Прошихиной? – зло усмехнулась Варвара. – Не раз примечала, как они занавески задёргивают...
- Мыслимо ли дело в его-то годы? Да и грех...
- Грех не про всех. Ой да ладно! Вот и в слёзы опять... Не серчай, товарка! Это я от злобы наплела. Поспи, сон лучше всяких лекарств.
- День сплю, ночь сплю...
- Вот и спи на здоровье. Спи... спи... спи... – внушала Варвара. Когда уснула Клавдия, она пошла к мужчинам.
- Скоро отмаешься, – думая, что Ямину надоело позировать, говорил Логин. – Самую малость осталось. Очень уж трудно рисовать тебя!
- А ты не спеши, делай как надо, – успокоил Гордей. – Это не молотком помахивать. Я, грешным делом, думал сперва – баловство, а получилось – радость. Вот и рисуй, чтоб всегда так было.
Проводив гостей, Варвара припала к кровати, на которую лёг муж, и беззвучно заплакала.
- Ты не плачь, Варя! – худой, прозрачной рукой Логин гладил её спутанные волосы. – Не плачь. Я всё знаю. Может, и к лучшему это. Какой из меня муж! Умру – за другого выходи. Дитё заведи. С дитём легче станет. Душой отойдёшь...
- Жаль ты моя! Льдинка растаянная! – жалко и осторожно ласкала его Варвара.
Ей чудился дребезгливый звон упавшего колокола.
Глава 32
- Дед Семён и то не выдержал! – видя шагавшего краем поля старика, говорил Пермин. – Зовёт земля!..
Взяв сизо-чёрный комок жирной земли, растёр его в ладони, приложил к щеке и с грустной проникновенностью, удивившей Сазонова, сказал:
И чем она привораживает к себе? Как черви, всю жизнь в земле копаемся. И после смерти в ей тоже. Вот ведь всяко материмся: и в бога, и в креста, а её, матушку, и разу худо не помянули... Почто ек, ну-ка, скажи, грамотей?
- Сами же говорите: матушка. Вот вам и ответ...
- Ишь ты! На слове поймал...
- Здорово были! – приветствовал их дед Семён.
- Доброго здоровья, Семён Саввич. В колхоз надумал?
- Примешь?
- Пиши заявление: дескать, опостылело в единоличии до невозможности.
- Ты уж сам заявляй. А я за сошкой лежалые кости разомну.
- Это заслужить надо. Соха-то колхозная.
- Вот моя заслуга, – старик поднял костыль. – Россией дадена.
- Это, конечно, так. Однако у нас тут дисциплина, а ты разнобой вносишь.
- Ну, будет, будет! – начиная сердиться, прикрикнул старик. – Язык-то без нужды не впрягай – износится...
- Ладно, ладно, – сдался Пермин. – Паши, да смотри в борозде не рассыпься!
- Тропушко, дай-ка я за тебя кружок обведу, – отмахиваясь от Пермина, попросил старик.
- Земля вязкая – не прильнёшь? – отирая потный лоб, улыбнулся Коркин.
- В мои лета и в меду не вязнут, а завязну – ветер выручит.
Взявшись за поручни, будто за каравай, который с почётом подносят гостям, Семён Саввич цыкнул на коней и заковылял бороздой.
- Покури, Евтропий! – провожая старика потеплевшим взглядом, предложил Пермин. – Ишь как умаялся!
- Есть маленько. Ну, давай, чем твой табачок завернуть, а то я спички дома оставил, – зацепив из кисета полгорсти табаку, скрутил цигарку и с наслаждением затянулся.
Останавливались и другие пахари, пахавшие кто на быках и коровах, кто на лошадях. Лишь Науменко и Гордей, докончив свои кулиги, начали новые борозды.
- Этим всегда больше всех надо! – сказал Панкратов. – Нам, грешным, доказывают: дескать, для колхозу, не то что для себя, – коровы не жалко...
