Надежда Тэффи - Том 4. Книга Июнь. О нежности
Звонок. Приехал масон.
Девчонки сбились в кучу, как стадо овец в буран.
– Хи-хи! – слышалось сдавленное, испуганное и нервное.
Шепот:
– Наблюдай за знаком.
– Иру посадить рядом.
– Хи-хи! Ну, идемте.
Масон оказался плотный, красный, пожилой, но без бороды.
– Значит, побрился! – шепнула Лена. – Это он, только побрился.
– Иру вперед.
Масон между тем очень галантно целовал ручку хозяйке и рассыпался в комплиментах.
Повернувшись к столу, он вдруг увидел четыре пылающих лица и восемь испуганно-счастливых глаз, вперившихся в него, увидел и всплеснул руками:
– Какой цветник юности! – воскликнул он. – Какая прелесть! Это все ваши? – спросил он хозяйку.
– Что за вздор, – обиделась та под веселый визг девчонок.
Пухлая Ира, подталкиваемая подругами, села рядом с гостем.
– Это моя подруга. Она хочет непременно сидеть рядом с вами, – рекомендовала ее Варя и прибавила: – Она очень серьезная и мистическая.
После этих слов Лена не удержалась и совсем некстати взвизгнула.
– Прелесть, прелесть! – повторял масон, разглядывая Иру самым бесцеремонным образом.
Подруги напряженно наблюдали, ожидая знаков. Но масон отвернулся и стал усиленно ухаживать за хозяйкой, только изредка бросая вполголоса несколько слов своей пухлой соседке. Но с той делалось прямо что-то неладное. Она тоже отвечала ему вполголоса и была, казалось, ужасно чем-то смущена: краснела пятнами, виновато улыбалась дрожащими губами, изредка нервно смеялась, проливала вино на скатерть, тыкала вилкой мимо тарелки и один раз даже как-то испуганно пискнула.
– Ну что? – спросила шепотом Лена.
Ира лукаво скосила глаз и кивнула утвердительно головой. Масон был расшифрован и пойман.
Девчонки зашептались, смотря на героиню горящими глазами.
– Ира! – вдруг особенно громко крикнула через стол Варя. – Ты какой номер перчаток носишь?
– Шесть с половиной, – подчеркнуто отвечала Ира. – И я люблю длинные, без пуговиц, цвета крем. Шесть с половиной.
– Она носит шесть с половиной! Шесть с половиной! – затараторили девчонки. – Нетрудно запомнить, хи-хи.
«Старуха» пожимала плечами. Масон глядел с недоумением.
Едва обед кончился, подруги схватки Иру под ручки и потащили в спальню.
– Ну что? Ну что? Да говори же скорее! Узнала знак?
Ира сидела на постели, растерянная, и пухлые ее щеки дрожали от волнения.
– Я… Я заметила много знаков. Но я не знаю, какой настоящий. Но что он принял меня за масонку, в этом я уверена, потому что он обещал со мной обо всем говорить.
– Расскажи скорей! – визжали подруги и давили пухлую Иру, стараясь прижаться к ней поближе. – Говори все по порядку.
– Ну, вот. Мы сели за стол. А он тихонько сказал «душечка». А потом еще сказал, – но это глупо…
– Нет, ты должна все, все говорить. Говори все.
– Сказал «пышечка». Глупо, точно я толстая.
– Ну, а потом?
– А потом тихонько под столом погладил мне руку.
– Вот-вот! – обрадовалась Варя. – Вот это, верно, и есть.
– Я тогда тоже погладила ему руку, чтобы показать, что я поняла. Тогда он немножко подождал и погладил мне коленку. Я нечаянно пискнула, а он испугался. Может быть, я должна была его тоже погладить, но мне стало страшно. Тогда я его тихонько спросила: «Теперь у вас от меня уже не может быть тайны?». Он сразу понял, кто я, и сказал: «Завтра в восемь у метро Клебер».
– Ура! Ура! Ура!
Визг, поцелуи, негритянские танцы. На визг явилась «старуха».
– Чего вы так кричите? – сердито сказала она.
– Мама! – крикнула Варя, – Мы тебе что-то расскажем, когда масон уйдет.
– Какой масон? – удивилась мать.
– Да этот, Рыбаков. Разве ты не знала, что он масон?
– Рыбаков? Да он вовсе не Рыбаков, а Трабуков. Вечно у вас какая-то ерунда.
Девчонки долго смотрели друг на друга, выпучив глаза и приоткрыв рты.
Азимут
Поэты и вообще люди, пишущие стихи (они не всегда бывают поэтами), знают, что иногда строчка, положившая начало и вызвавшая все стихотворение, при дальнейшей обработке оказывается совершенно ненужной, выпадает и заменяется другими словами.
Упоминаю я об этом, потому что в жизни, как в стихотворении, вдруг зазвенит какая то фраза – фраза жизни, конечно, вернее, событие или явление, – словом, ясно, что я хочу сказать? – так вот – зазвенит фраза и покажется такой значительной, что все начинает как бы подгоняться к ней, а потом жизнь выбросит ее, как совершенно ненужную и даже портящую.
Выбросит и забудет.
Началось это все совсем-совсем просто. Удивительно просто.
Началось за завтраком.
К завтраку пришла гостья – мадам Кошкина, приятельница Лизиной тетки. Завтракали, значит, втроем. Вот эта самая гостья, тетка и Лиза.
За завтраком между разварным сигом и жареной телятиной (как глупо выходит, когда решающие моменты жизни приходится определять такими банальными бытовыми словами) вышел некий перерыв событий, то есть, попросту говоря, Дарья замешкалась в кухне. И тут, очевидно, чтобы заполнить паузу, гостья обратила внимание на Лизу и спросила:
– А сколько же вам, Лизочка, лет? Я что-то не помню.
– Через месяц будет шестнадцать, – отвечала Лиза.
Тут гостья, вероятно, чтобы проверить, не привирает ли опрошаемая, вгляделась в Лизино лицо и сразу же воскликнула:
– Но до чего она у вас бледна! Ну можно ли быть такой бледной!
– Сидит долго по вечерам, – объяснила тетка. – Задают такую массу уроков, что раньше двенадцати она никак справиться не может. Зубрит, зубрит, а отметки неважные. И на что девочкам все эти алгебры и какие-то там зоографии, или как их там… Лиза, какая это у вас такая наука, вроде географии?
– Космография, тетя.
– Да, космография. Ну на что девочкам космография? Только порча здоровью. И вечно у нее из космографии единицы.
Лиза покраснела.
– И вовсе не вечно. Всего три. Всегда вы придираетесь.
Гостья посмотрела на нее с состраданием и сказала тетке:
– Возьмите репетиторшу. Хотите, я пришлю к вам своего Васю? У них там, в корпусе, все эти премудрости проходят. Он объяснит Лизе.
Тут подали телятину, разговор оживился и переменил тему.
Но в субботу вечером явился морской кадет и представился:
– Василий Кошкин, второй.
Василий-второй долго мямлил что-то о космографии, краснея и заикаясь. Потом Лиза повела его в свою комнату, грациозно раскинулась на диване, сощурила глаза, как настоящая львица, и сказала:
– Я не понимаю, что такое азимут.
– Азимут есть угол, образуемый вертикалом, – начал Василий-второй, покраснел, заморгал и смолк.
– Скажите, – спросила Лиза, весьма довольная смущением Кошкина. – Скажите, вы не находите, что я слишком бледна?
– Н-нет. Я вообще никогда ничего не нахожу.
Он кашлянул, хотел даже высморкаться, но, взглянув на свой казенный носовой платок, раздумал и только посмотрел на Лизу умоляющими глазами. Не добивай, мол.
– Я бледна оттого, что всю ночь изучаю мировую литературу. Я сейчас читаю Ардова «Руфину Коздоеву», – сказала Лиза тоном светской красавицы и поболтала ногой. – Итак, – продолжала она, – азимут есть угол, образуемый… Впрочем, мы еще успеем. Расскажите лучше о ваших товарищах. Кто у вас в классе самый красивый?
Василий-второй, запинаясь и краснея, отвечал, словно на экзамене по невыученному билету.
– Так, значит, самый красивый князь Пещерский? – спрашивала Лиза. – А кто самый старший?
– О-он же. Он самый старший. Ему уже восемнадцать.
– Так. А кто у вас самый глупый?
– Т-тоже он. Мы его называем принц Иодя. Это сокращенное от идиот.
Лиза кокетливо покачала головой.
– Ай-ай-ай! Как зло! И держу пари, что это вы придумали. Да, да, да. Я сразу заметила, что вы ужасно злой и остроумный. Вы весь такой – уксус, перец и соль. И не смейте спорить. Я вас поняла.
Василий-второй стал истерически смеяться, взволнованный и счастливый.
Тогда Лиза взяла с дивана подушку с вышитой гарусом собачкой, положила ее стоймя себе на колени, обе руки перекинула, как лапки у собачки, и прижалась к ним лицом.
– Которая собачка вам больше нравится?
– Га-га-га! – восторжено хохотал Василий-второй.
– Поцелуйте лапку у той, которая вам больше нравится.
Кошкин чмокнул Лизину руку.
– Однако, – строго остановила его Лиза. – Вы забываете об азимуте. Азимут есть угол, образуемый… чем?
Морской кадет Василий Кошкин-второй приходил по субботам и по воскресеньям. Занимались космографией. Лиза уже знала, что азимут есть угол, образуемый вертикалом, проходящим… дальше уже не так было ясно. Но тут кадет заболел воспалением легких и прислал своего товарища, князя Пещерского, принца Иодю.
