Надежда Тэффи - Том 4. Книга Июнь. О нежности
– Я ужасно занята, – кинула Таня на ходу.
Встретилась Буба, уныло жевавшая грушу.
– Тебе-то хорошо, – сказала Таня, – а мне нужно обежать еще всю ту сторону. Нужно со всеми быть любезной.
– Ты ужасно красная! – сказала Буба и поглядела на нее с уважением.
– То ли еще будет! Вон стоит дядя Поль. Нужно будет сказать ему несколько любезных слов.
Она подбежала к высокому господину с седыми височками, который, грациозно склонив голову перед хорошенькой дамой, что-то говорил ей вполголоса.
– Дядя Поль! – крикнула Таня, подбежав к нему вплотную. – Не хотите ли вина? Пожалуйста, не стесняйтесь. Я сама очень занята.
Дядя Поль посмотрел на нее совсем строго и даже недовольно.
– Что ты все мечешься, девица? – сердито сказал он. – Пойди к своей нянюшке и скажи, чтобы она тебя причесала. Ты растрепана, как чучело.
Таня улыбнулась дрожащими губами и поспешила отойти.
«Старый нахал! – подумала она. – Что сейчас на очереди? Пора отправлять молодых».
В центре зала стояла Лида, окруженная поздравителями. Тут же была и мама.
– Посоветуюсь со старухой, – решила Таня.
– Мама! Мама! – позвала она. – Не пора ли нам отправлять наших молодых на вокзал? И потом еще, – прибавила она вполголоса, подойдя поближе и очень деловито, – может быть, вы хотите поручить мне сделать наставление новобрачной? Так, пожалуйста, не стесняйтесь…
Мать посмотрела на нее с искренним испугом.
– Что с тобой делается? Ты красная как рак, мокрая, лохматая…
– Вот-вот, это та самая девочка! – закрякала оказавшаяся рядом та самая длинная дама, которой Таня потрясла на ходу руку так дружески и ловко, как настоящая старшая в доме и притом светская девушка.
– Вот эта самая! – продолжала крякать дама и смотрела на Таню тухлыми желтыми глазами.
Мама покраснела и, крепко нажимая на Танино плечо, двинула ее к двери.
– Вы совершенно не умеете себя вести, сударыня, – шипела она. – Все на вас жалуются. Вы вывернули мороженое на платье Варвары Петровны, матери Лидочкиного мужа. Лидочкиной belle mere[53]. Лидочка чуть не плачет. Вы носитесь, как пьяная. Я сейчас разыщу няню, и она отвезет вас домой, а завтра мы поговорим как следует. Буба маленькая, а ведет себя прилично. Няня! Одевайте ее и увозите. Спасибо, утешила мать для праздника. Бесстыдница!
Няня в ужасе всплеснула руками.
А около няни стояла Буба и громко сопела от стыда и жалости.
Знак
Они готовились вместе к баню[54]: Ира, Лена, Варя и Женя Мурыгина. Так почему-то называли – всех просто, а к Жене непременно прибавляли фамилию. Женя Мурыгина.
Собирались то у Иры, то у Вари. Лена и Женя Мурыгина жили далеко – одна в Нейи, другая на Репюблик. Удобнее всего было у Вари, потому что там никогда никого не было дома. Барина маменька бегала по портнихам и по чаям, в шкафу всегда стояла коробка с шоколадом, и был отличный граммофон, так что можно было со всеми удобствами заниматься науками.
Приходили с книжками и всегда с твердым намерением «на этот раз серьезно приналечь». Но Варя встречала гостей веселым визгом и радостной вестью:
– Старуха укатила танцевать!
В буйном восторге вся ученая компания принималась откалывать негритянские танцы, после которых можно было только повалиться всем на ковер и пищать от изнеможения.
– А как же башо? – вдруг вспоминала бестактная Лена.
– Башо? Башо! Башо…
– Ну что ж, мы ведь делаем все, что можем, – разумно успокаивала подруг деловитая Женя Мурыгина. – Мы учимся. Не наша вина, если мы провалимся.
– Ах, только бы всем вместе! – мечтала Лена – компанейская душа.
– Чего нам проваливаться. Костя Рюхин выдержал, уж такой кретин.
– Пустяки.
Варя бежала за конфетами.
– Откуда столько? – радостно визжали подруги.
– Старухе вздыхатели привозят. Она не ест, чтобы не потолстеть.
– А вот уж я не боюсь потолстеть, – заявляла пухлая Ира. – Я такая нервная, что достаточно мне один вечер кое о чем подумать, чтобы я сразу пять кило потеряла. Честное слово!
– Знаю, знаю, о чем подумать, – запела Лена.
– И я знаю, – закричала Варя. – О Борисе! Ведь правда, о Борисе?
– Ничего подобного, ничего подобного, – краснея и смеясь, защищалась Ира.
Они все были дружно влюблены в Бориса, «адски» интересного молодого человека, будущего великого артиста. Он уже два раза выступал в пьесе «Орленок». Роль была довольно ответственная – он рычал за сценой, изображая стоны умирающих. Оклад был не очень большой – около семи франков за вечер. Но ведь никто и не начинает с шаляпинских гонораров. Все-таки это шикарно – играть на французской сцене. Сколько завистников!
– Неужели он так хорошо знает французский язык?
– И неужели дирекция не замечает его акцента?
Пусть злятся. Перед Борисом открыта дорога к славе.
Он даже раз изображал в фильме какую-то толпу студентов. Все друзья побежали в синема смотреть. Но проклятый режиссер почему-то вырезал весь кусок, где был снят Борис. Ужасно глупо. Никогда они не поймут, что именно притягивает публику. Идиоты.
– Сегодня у нас обедает какой-то новый тип, – сказала как-то Варя подругам. – Должно быть, интересный, потому что старуха волнуется с утра. Звонила к Прюнье, чтобы прислали буйябез, и сама покатила выбирать закуски.
– А кто же он такой – артист? – спросила Женя Мурыгина.
– Нет, какой-то очень умный господин. Какой-то Рыбаков.
– Рыбаков? – воскликнула Лена. – Если Рыбаков, то я как будто о нем слышала, папа говорил. Очень умный, начитанный, страшный оратор. Он, кажется, масон и все такое.
– Масон? – заинтересовалась Женя Мурыгина.
– А что же они делают, масоны?
– Ну, это трудно тебе так сразу объяснить. Масоны – это такая духовная организация, вольные каменщики. Страшно интересно. Только они не имеют права никому ничего рассказать.
– Да разве ты не помнишь, у Льва Толстого, Пьер стал масоном, – вставила Варя. – Он еще из-за этого подарил Наташе Ростовой перчатки. Помнишь? У них такой закон, что, когда постригся в масоны, то сейчас же обязан купить перчатки той даме, в которую он влюблен.
– Неужели перчатки? – вдруг заинтересовалась пухлая Ира. – И хорошие перчатки?
– Наверное дрянь, – решила Варя. – Разве мужчины понимают что-нибудь в перчатках.
– А больше ничего не дарят? – допытывалась Ира. – Чулки не дарят?
– Ха-ха-ха, – покатилась Лена. – Нет ли такого сообщества, которое дарит лифчики. У меня всегда лифчики лопаются.
– Господи! – ахала Ира. – До чего мне хочется повидать настоящего масона!
– Ну, еще бы, – согласилась Варя. – Это всем интересно. Знаешь, у них есть особый знак, по которому они друг друга узнают: вот он с кем-нибудь знакомится, сейчас и сделает знак, и ждет, чтобы тот ответил.
– А какой же это знак?
– Этого никто не знает. Это известно только посвященным.
– Ну, а если ему ответят, тогда что?
– Ну, тогда он сейчас же без стеснения начнет говорить обо всяких тайнах.
– Господи! – вопила пухлая Ира. – Если бы только как-нибудь узнать этот знак. А ведь можно будет его обмануть: следить за всем, что он сделает, и сейчас же делать то же самое. Например, вдруг он тряхнет как-нибудь особенно головой. Понимаешь? И я ему в ответ сейчас же тряхну. Он как-нибудь притопнет – и я притопну. Он присвистнет – и я присвистну. Очень просто.
– Ну, это трудно, – сказала Женя Мурыгина. – Он еще подумает, что ты его передразниваешь.
– Какая ты смешная! Ведь масонский знак должен быть какой-нибудь особенный, чтобы его посвященный человек мог заметить.
– Говорят, они как-то особенно жмут руку, – сказала Лена.
– Мне бы только познакомиться, – томилась Ира, – я бы уж все разузнала. А что, он интересный на вид?
– Папа говорил, что пожилой, бородатый.
– Бородатый? – разочарованно протянула Ира и тут же прибавила решительно: – Все равно, пусть. Лишь бы масон.
– Слушай, – надумала Варя, – оставайся обедать. Вот и познакомишься.
– А как же дома, будут беспокоиться.
– Мы позвоним по телефону. Понимаешь? Экзамен, мол, на носу, некогда дома сидеть.
– Ангел! Бог! – взревела от восторга пухлая Ира.
– Все оставайтесь, – разошлась хозяйка.
Визг, писк, восторг, негритянские танцы.
К самому обеду приехала «старуха». Старуха была молодая, очень красивая и элегантная дама, до того занятая своими сложными делами, что, кажется, даже не вполне понимала, что ей толкует дочь о своих подругах.
– Да, да! – ответила она. – Пусти меня скорей переодеваться.
Звонок. Приехал масон.
Девчонки сбились в кучу, как стадо овец в буран.
