Как читать книги - Моника Вуд
«Ради бога, говори ты по-человечески», – подумала Харриет, но смысл он телеграфировал вполне понятный: позволять женщинам делать то, что им хочется, не согласуется с его взглядами на перевоспитание. Ему не нравится смех, доносящийся в его кабинет. Ему не нравится, как они склоняются над листками. Ему не нравится, что заключенным хотя бы на час удается сбежать от тюремной рутины, тогда как ему – нет.
– Безопасность. Наших волонтеров. Здесь это серьезно. В особенности. Волонтеров старшей возрастной группы. – Он кисло улыбнулся. – Волонтеры более молодой возрастной группы. Изворотливей.
Огромных усилий – титанических, исполинских, нечеловеческих усилий – потребовалось Харриет, чтобы не схватить канцелярский нож и не воткнуть его мистеру Флиндерсу в глотку.
В Книжном клубе ее бдительность притуплялась, это правда, – она разрешала себе забывать, где находится. Но дело было не в том, что ее старческий мозг сбоил, а в том, что женщинам требовалась ее искренность, а не изворотливость. Каждую пятницу они погружались в иную реальность, которую выбирали сами. Что уж тут такого криминального?
– У нас здесь. Не кофейня. Где читают стихи. – Мистер Флиндерс откинулся на спинку стула, довольный своей аналогией. – Деяния чудовищной безнравственности. Были совершены. Этими особами. От подробностей которых. Ваша кашемировая кофта рассыпалась бы. На нитки.
«Вот оно что, козел ты тупой, – подумала Харриет. – Я, значит, пустоголовая дурочка в кашемировой кофте, идиотка, безмозглая добрячка, сентиментальная клуша, не ведавшая в жизни проблем, представительница „золотого миллиарда“ в шелках и бархате».
Подавив порыв послать его куда подальше, чего ей отчаянно хотелось, она решила прибегнуть к лести.
– Мистер Флиндерс, а вы сами, простите, не поэт? У вас постоянно проскальзывают такие необычные синтаксические конструкции.
Невероятно, но он смутился.
– Случалось, баловался, – признался он. – Но жизнь внесла коррективы.
– О, разумеется, она постоянно их вносит, – согласилась Харриет. – Вот почему так важно поддерживать в себе творческую искру. Даже для женщин, которые…
– Довольно. – Словно оборотень из фильма ужасов, он молниеносно преобразился. – У вас был шанс. Соблюдать правила. Вы не возжелали.
– Но на следующей неделе я должна получить очередной книжный заказ, уже оплаченный. Если мне можно хоть…
– Нет.
Харриет с омерзением представила его стихи: «Как же я. Люблю тебя. Давай же. Перечислим как. Именно».
Она поднялась со всем достоинством, на какое сейчас была способна, – его оказалось немного.
– Эту кофту я купила на распродаже в «Ренис», со скидкой в сорок процентов.
Она прекрасно понимала, что это слова богачки, прикидывающейся бедной, но остановиться не могла.
Мистер Флиндерс попал в цель, напомнив Харриет о ее комфортной жизни. Лу выстлал ей путь любовью и деньгами, словно лепестками роз. В современном мире жизнь состоятельной белой женщины выглядела чем-то почти постыдным, а ее стремление помогать другим – чуть ли не достойным жалости. Харриет подумала, не выбрала ли тюрьму потому, что работа там скрыта от чужих глаз. Она почти никому об этом не рассказывала. Там она могла быть полезной и нужной, забавной и строгой, не опасаясь насмешек и презрительных комментариев. Эти женщины, которые сами были объектом насмешек и презрения, ее не осуждали. Суждения свои они приберегали для книжных героев, которым от них ни жарко ни холодно. В компании этих женщин Харриет в полной мере ощущала себя только самой собой.
Она застегнула оскорбляющую нравы кофту на все пуговицы, ее трясло от гнева, но она не хотела сжигать все мосты.
– Мистер Флиндерс, – вежливо сказала она, – не могли бы вы сообщить женщинам, что я ухожу не по своему желанию?
– Я всенепременно. – Тонкогубый рот сложился в гузку. – Это сделаю.
Выйдя из канцелярии, она увидела, что в соседней комнате за стеклом Дженни Большая и Киттен собирают пазл. Киттен подняла голову, за ней и Дженни Большая.
– Увидимся на следующей неделе, Буки! – крикнула Дженни Большая. – Не опоздайте!
Она всегда так говорила, хотя Харриет никогда не опаздывала.
Она помахала в ответ, потом нажала кнопку, спиной ощущая взгляды женщин, они сидят там, болтают, вяжут крючком, шьют… С большого расстояния – скажем, с Юпитера – можно даже решить, что женщины собрались, чтобы вместе заняться рукоделием.
Временами охранник, отвечавший за выход, заставлял ждать. Харриет пристально смотрела вверх, в глазок камеры, ненавидя сейчас свою любимую кофту, которая светилась, как неоновая вывеска. Наконец замок громко щелкнул, и она прошла в следующую секцию, где нажала еще одну кнопку, снова ожидание, потом прошла в длинный центральный коридор, низкий и прямой, метров на четыреста, который вел к посту Безопасности, где куда более приветливый охранник мимолетно глянул в ее сумку и вернул ей ключи.
– До следующего раза, мэм, – сказал он. У него было гладкое розовое лицо ангелочка.
Харриет не смогла вымолвить ни слова. Она спустилась по металлическим ступеням, подождала, пока откроется еще одна стальная дверь, прошла еще метров десять по асфальту к внешним воротам, где замок щелкнул сразу, и вот она снаружи, на Воле, – навсегда.
Она сидела в машине, втягивая воздух, глоток за глотком, вне себя от горя, чувствуя себя старой и никому не нужной. Людей, что вышли на пенсию, принято считать одинокими, но дело было не в ее одиночестве. А в ощущении своей ненужности, в чувстве окончательной завершенности.
Воздух был вязким, чуть ли не резиновым. Харриет сняла свою навсегда оскверненную кофту, вытерла глаза и выехала с парковки. В зеркале заднего вида удалялась тюрьма вместе со сверкающим под солнцем полем, на котором соцработник тюрьмы однажды заметил лугового жаворонка.
Софи свято верила в «разговоры о чувствах», но в свои двадцать четыре года не очень-то подходила в поверенные. Лишь один человек мог понять, что она сейчас чувствует, мог понять, что для нее значит оказаться ненужной старухой. Изгнанной из дела, которому она отдавалась всем сердцем.
Глава 26
Вайолет
Перед завтраком Олли от нетерпения аж пританцовывает. Он обожает свой корм, который требуется поставить в микроволновку ровно на десять секунд, – поставишь на пятнадцать, и все пропало. Будь Олли человеком, то был бы одним их тех шеф-поваров, что швыряются в своих подчиненных горячими сотейниками.
Но так он себя ведет лишь перед завтраком, все остальное время это пай-мальчик. А сейчас он как безумный отплясывает у меня на голове фокстрот, выкрикивая бесполезные призывы: «Рок круглые сутки! Рок круглые сутки!»[31], пока Шарлотта и ковбои чинно ждут, словно гости, прибывшие на чаепитие к королеве.
Я пришла на час раньше, чтобы переверстать расписание на неделю, что заняло уйму времени, сплошные отмены и замены, потому что заканчивалась летняя сессия и студенты якобы готовились к итоговым экзаменам.
