От кочевья к оседлости - Лодонгийн Тудэв
— Не принуждайте их, — приказал Дооху бригадиру молочной бригады Баасану, когда тот очень уж насел на двух пожилых араток. — Лучше расскажите, что тут у вас произошло между Ванчигом и Загдом?
— Пока из бани выходила первая очередь, Загд вдруг вцепился в Ванчига и порвал на нем исподнее. Ванчиг тоже в долгу не остался, пришлось их холодной водой разливать. Да вот и Ванчиг собственной персоной, пусть сам расскажет.
— Почему подрались? — сурово спросил Дооху, останавливая проходившего мимо Ванчига.
— Представляете, товарищ председатель, — отозвался тот, подставляя прохладному ветерку разгоряченное лицо, — этот тип мне заявляет: «Прослышал я, что лошади вашего объединения забрели в глубокий овраг, и выгнать их оттуда нескоро удастся». Слышали б вы, как он злорадствовал. И что это за слова — «вашего объединения», будто он сам не такой же, как мы, член объединения. Он у меня еще попляшет, я ему припомню его ехидство.
— Зачем же кулаки в ход пускать? — удивился Дооху. — Вы лучше на словах объяснитесь.
Однако в душе председатель остался доволен: Ванчиг, один из тех, кому особенно трудно давалось приобщение к новой жизни, решительно выступил в ее защиту.
— Договорились? — спросил он у Ванчига, и тот кивнул с явной неохотой. — Передай всем товарищам, чтобы шли сейчас в столовую, а потом — на открытие нового магазина. И не забудьте, что вечером в красном уголке — большой концерт самодеятельности.
У входа в контору председатель заметил несколько железных тавро. Наверное, бывшим владельцам стало жаль выбрасывать их, вот и снесли к правлению, авось пригодятся. Но Дооху ошибся.
— Это Дашням-агитатор попросил аратов принести старые тавро, — пояснил Сурэн. — Когда объединение обзаведется своим музеем, тавро станут его первыми экспонатами.
— Ты хочешь сказать, люди уже вполне готовы к тому, чтобы свой вчерашний день сдать в музей? — улыбнулся Дооху.
— Я этого не говорил, — горячо возразил Сурэн. — Напротив, чтобы перестроить психологию единоличника, понадобится немало времени и терпения. Не будем далеко за примерами ходить. Я тут на днях объезжал бригады и представляешь, что выяснил: оказывается, некоторые доярки, прежде чем сдать молоко объединению, сливки с него снимают и себе оставляют. Ишь какие ловкие! А то еще во многих бригадах араты используют общественных коней в личных целях, а собственных жалеют. Так что, дорогой мой председатель, духовная перекочевка к новому еще далеко не завершилась, и уповать на то, что она скоро завершится, не следует. Нам еще предстоит изрядно потрудиться, пока это произойдет.
— Я тоже кое-что заметил. Известно, доярки часто своих коров и овец выдаивают не до конца, чтобы телятам и ягнятам осталось, а общественных — до последней капли. — Дооху покачал головой. — За каждым работником не уследишь. Выход один — шире вести разъяснительную работу, чтобы люди осознали наконец: от их личного трудового вклада зависит благосостояние всего коллектива и каждого из его членов в частности. Кстати, в каких бригадах ты побывал? Съездим туда еще раз в ближайшее время.
Сурэн согласился — как раз об этом он и хотел просить председателя.
Наступил вечер. В красный уголок набилось столько народу, что яблоку негде было упасть. Запах свежей штукатурки и масляной краски приятно щекотал ноздри. Коричневый шелковый занавес еще не был поднят, из-за него то и дело доносятся звуки пения — это пробуют голоса самодеятельные артисты.
Но вот сцена открыта. Первым по программе выступает молодежный хор. Дружно и слаженно поют ребята о родных степных просторах, о золотых хлебных нивах, о грядущей новой жизни.
Зачарованно слушают их араты, и перед их мысленным взором возникает рукотворное чудо: необъятное золотое поле с рокочущими комбайнами и потоки зерна на общественном току.
До полуночи длился концерт. Каждый номер сопровождался бурными аплодисментами, громким смехом и веселыми шутками.
Молодежь, высыпавшая на улицу после концерта, все никак не могла угомониться, и кто-то предложил отправиться на берег реки поиграть в колечко.
Ночь выдалась тихая, безлунная и на удивление теплая. Цэвэл пошла вместе со всеми, а Магнай задержался — члены бюро ревсомольской ячейки устроили небольшое летучее совещание по поводу только что полученной телеграммы от Центрального Комитета ревсомола. В ближайшее время их ячейке предстояло отчитаться о результатах строительства молодежного поселка. Члены бюро сошлись на том, что отчет лучше всего представить в конце этого или в самом начале будущего года, после чего Магнай пустился догонять молодежь. Он разбежался и с ходу едва не сбил с ног Цэвэл. Девушка вскрикнула от неожиданности.
В последнее время она все чаще думала о родном доме, от которого оторвалась добровольно, но о котором вспоминала всегда с нежной признательностью. Вот и сейчас ей вскоре прискучило играть в колечко, и, охваченная какой-то смутной тревогой, она отошла в сторонку. Мысли ее неотступно вертелись вокруг одних и тех же людей — отца, матери, Магная и, как ни странно, Чойнроза. Когда Магнай в темноте налетел на нее, ее первым порывом было убежать, но тот схватил ее за руку. Ей не оставалось ничего иного, как, покорившись, опуститься на плоский придорожный камень.
— Что ты тут одна делаешь? — спросил он, опускаясь рядом на остывшую землю.
— Просто дышу свежим воздухом, — мягко отозвалась Цэвэл.
— Подышим вместе? Не возражаешь? — предложил Магнай. — Ты не сердись, что я едва не сшиб тебя.
— Я и не сержусь, — тихо ответила девушка, удивляясь про себя, что впервые в обществе Магная не испытывает никакого волнения или почти никакого. Неужто старую любовь вытеснила новая? Нет-нет! Цэвэл вдруг почувствовала, как сильно и гулко забилось сердце в груди: это с новой, всепоглощающей силой всколыхнулось в ней прежнее чувство.
Они немного помолчали, думая каждый о своем. От земли исходил густой, влажный аромат увядающих трав. Все на земле приходит и уходит, думала Цэвэл, вечна лишь одна любовь. Вечна ли? Невольным жестом она прижала руку к груди. Магнай с теплотой глянул на нее.
— Что с тобой, Цэвэл, дорогая? О чем размечталась?
— Да так, ни о чем…
— Таишься, значит. Ладно, не настаиваю — у нас личные тайны охраняются законом. А все-таки ты сказала сейчас неправду. Так о чем же ты думаешь, о чем твои мечты?
И Цэвэл вдруг отчаянно захотелось высказать Магнаю все, что накопилось у нее на душе за долгие бессонные ночи, когда надежды и отчаянье сменяли друг друга, когда она помышляла о любви того, кто сидел сейчас рядом с нею. А вдруг то была просто полудетская влюбленность? И теперь она проходит, и нестерпимо жалко расставаться с нею?
— Что же ты молчишь, Цэвэл? Ладно, не
