Демонтаж - Арен Владимирович Ванян
Сделав несколько шагов навстречу Нине, Седа приобняла ее и повела в ресторан. Там было шумно, многолюдно, царил отпечаток китча: декоративные глиняные кувшины на подоконниках, огромные стеклянные люстры, из колонок лилась современная грузинская попса. Седа провела Нину к столику, где уже сидели гости: двое мужчин лет шестидесяти и пятнадцатилетняя девочка. Брат, муж и дочь Седы. Нина поздоровалась с каждым за руку и села за стол. Следом вошли Гриша и его невеста, скромная на вид молодая девушка. Последним пришел Амбо, принеся с собой резкий запах сигарет. Нина не поспевала за вихрем впечатлений: ее окружали новые люди и те, кого она знала, но так давно не видела. Она еще раз осмотрелась: на стенах висели узорчатые кавказские ковры и черно-белые фотографии старого Тифлиса; сновали смуглолицые официанты и официантки с подносами; повара за открытой кухней с шумом подкидывали углей в печь. «А как называется ресторан?» – спросила Нина. «Джульетта?» – ответила Седа, обращаясь к мужу. «И дýхи», – отозвался с конца стола Амбо. Его никто не понял. «Нет, мы прошли „Джульетту“, – сказал Гриша. – Это „Эдеми“». Официанты закружились вокруг Мисака и Гриши, которые подробно, словно экзаменуя, расспрашивали о меню. Невеста сидела нарочито скромно, подперев голову кулачком; остальные болтали с дочерью Седы, которая готовилась поступать в университет. Нина сидела молча. Она чувствовала себя посторонней. Даже невеста Гриши выглядела своей за столом. Эти люди, понимала Нина, были семьей, и правда в том, что она не является ее частью. Коридоры времени соединяют ее с отдельными людьми, но от целого, от новой семьи Седы ее отделяет слишком большое расстояние. Нине вдруг пришло в голову – неожиданная мысль, словно внезапно разошедшийся шов, – что это не Седа пригласила ее на свадьбу. И может быть, даже не Гриша. Единственный человек, которому было дело до Нины в этом ресторане, за этим столом, в окружении этих ковров и люстр, в суматохе предстоящей свадьбы, – встретил ее в аэропорту. Только его дверь была открыта для нее. Нина глянула на него через стол и улыбнулась – и Амбо, будто получив скрытое послание, ответил ей широкой улыбкой. Казалось, будто Сако, взяв ее за руку, говорит с ней сквозь небытие: смелее, не бойся прошлого, ты можешь вновь открыть эту дверь. И запомни уже раз и навсегда: весь мир – площадь, по которой ты должна ступать смело.
«Здесь очень мило», – сказала Нина. «Мне тоже нравится», – ответила Седа. «Здесь неплохо», – промолвил ее муж. «Здесь отлично», – заявил Мисак, когда официанты принесли вино. «Когда будут закуски?» – спросил Гриша. «Тотчас», – объявил другой официант, внезапно возникнув за его спиной и ставя на стол тарелку с сырами и блюдце с медом. Амбо дернул головой, будто осуждая брата, но предложил выпить за молодоженов. Нина покачала бокал и пригубила вино. Ей понравилось. Ничто так не унимает волнение, как бокал холодного белого вина. Вскоре принесли горячее: хинкали, каре ягненка с запеченным картофелем и люля-кебаб из телятины. Нина, удивляясь своему аппетиту, попробовала каждое блюдо и заключила, что ей все нравится. «У нас есть одна забегаловка, – поделилась она, – в которой работают армяне и ливанцы, но мясо там не всегда свежее». – «Я слышал, – сказал муж Седы, заново подливая всем вина, – что у вас вообще проблемы с продуктами. Все ненастоящее». – «Кроме рыбы», – ответила Нина. Завязался долгий бессодержательный разговор о кухне, от которого перешли к разговору, о транспорте, ценах, о разнице между жизнью в Москве и Нью-Джерси. Потом поговорили о работе и о том, кто чем занимается в свободное от работы время. Нина рассказала, что читает книги по психологии – она не призналась, что читает их по совету психотерапевта, – а также занимается бегом и иногда берет на пробежки любимого корги. Нина спросила Седу, чем занимается она, преподает ли, но Седа только отмахнулась. «Пусть лучше говорят мои сыновья», – кивнула она на Гришу и Амбо. Гриша, приобняв свою молчаливую невесту, увлеченно заговорил о своем бизнесе. Амбо сдержанно сказал, что снимает рекламу. «На самом деле он хочет снять фильм, – вдруг прервал брата Гриша, – но стесняется говорить об этом». – «А какой фильм?» – спросила Нина. «Может быть, – ответил Амбо немного раздраженно, – о времени блокады». – «Надеюсь, – вмешался Гриша, – не о нас с тобой». – «Не переживай на этот счет». – «Кто тебя знает». – «Я себя знаю», – ответил Амбо. – «А о каких протестах ты говорил накануне?» – вдруг спросила Нина. Амбо рассказал о сложных отношениях местных властей с оппозицией. Гриша посетовал, что от политики в этой стране некуда спрятаться, она всюду проникает и отравляет действительность. «Теперь и в Армении нечто похожее, – добавил он. – Стоило дать кресло популисту». – «По-твоему, со старыми властями было лучше? – спросил Амбо, хмуро глядя на брата. – По-твоему, мы мало страдали? Разве мы не заслужили права на свободную и достойную жизнь? Или, – прибавил Амбо, кивнув в сторону улицы, – этот полицейский беспредел тебе больше по душе?» – «Хватит, – вмешалась Седа. – Перестаньте. Сейчас же перестаньте». Но Гриша, будто не слыша мать, сказал, что со старыми властями, по крайней мере, можно было быть спокойным за безопасность страны, за государственные границы. «И это он говорит после Апрельской войны[42]! – Амбо обратился к гостям, взмахнув рукой. – Да если бы мы не сместили бывших… – Он снова повернулся к брату и уставился на него. – Да ты хоть понимаешь, что они все до единого – преступники, что по их вине в армии разруха? Что не по вине Турции или кого-либо еще, а по вине собственных властей армяне разъехались по свету? Что в конце концов даже мы сейчас находимся здесь, а не дома именно по их вине?» – «Хватит, – повторила, теряя терпение, Седа. – Прошу вас, хватит. Перестаньте». – «Не дай бог, – медленно сказал Гриша, недоверчиво глядя на Амбо, – дело дойдет до новой войны. Я боюсь представить, каких дров наломает эта власть. Увидишь, вот увидишь, какая катастрофа случится. Увидишь, какие испытания нас ожидают», – заключил он, и Нина с Седой тотчас переглянулись, словно их одновременно пронзил страх, словно прошлое не мертво, словно оно даже не прошлое. «А я боюсь, что если начнется война, то ты, как всегда, будешь высокопарно разглагольствовать за столом, и только», – отрезал Амбо. «Что ты сказал?» – спросил Гриша, не веря своим ушам. «Посмотрим, – ответил Амбо, намеренно растягивая каждое слово, – кто из нас действительно любит родину, а кто только болтает. Посмотрим, у кого хватит духу». – «Неужто ты о себе сейчас говоришь? – рассмеялся вдруг Гриша. – Неужто ты соберешься на войну? Человек, который до сих пор не получил военный билет?» Амбо побагровел; казалось, он вот-вот отвесит брату пощечину или покинет застолье. А Гриша по-прежнему смотрел на него с усмешкой. Седа не выдержала. «Ну-ка прекратили! – взорвалась она. – Ну-ка прекратили этот разговор! Господи! – Она приложила руку ко лбу. – Господи, за что?» Она повернулась к сыновьям. «Чтобы я больше не слышала разговоров о политике, и тем более о войне, и тем более за столом, ясно? Вы хотите меня в могилу свести? Вы этого хотите?» – «В самом деле, что вы? – прибавил муж Седы. – В такую хорошую минуту…» Братья замолчали, но старались не встречаться глазами. Невеста Гриши успокаивающе поглаживала его по ноге. Амбо искал сигареты. Нина молча, вобрав голову в плечи, наблюдала за ними; она видела, что прошлое здесь, что оно вцепилось им в глотку, что оно не пройдено и не прожито. И только Мисак,
