Искус - Дарья Промч
– К-куда? – ему показалось, что он уволен.
– Куда хочешь. На полчаса. Мне надо побыть одной.
Он поплетётся к кофейной машине, смятенный, но не более, сделает двойной эспрессо, разбавит его коньяком – как можно тише, как можно скорее – и уйдёт.
Паскаль останется сидеть за столиком на двоих, под рамками, наклонёнными каждая в свою сторону, в тишине. Она немногого добилась в жизни: во-первых, ей удалось исполнить свою детскую идиотскую задумку – стать никем. Никем не стать. И, во-вторых, помимо этого сомнительного достижения она выучилась искусству забывать, отточила своё мастерство до совершенства на каждой детали, предмете, запахе и слове, что жили в ней все эти двадцать лет. Но сегодня был особенный день – годовщина, почти юбилей. Как там это называется. Паскаль отхлебнула кофе, объём коньяка в котором превышал положенный вдвое, закурила, закрыла глаза, и память начала возвращаться к ней. Не сразу. Не последовательно. Фрагментами, обрывками разговоров, крохотными кусочками пазла, белого-белого пазла, изображающего чистый лист.
Началось с её любимого, самого затёртого – самолёт, несущий их в пряничный город: всё ещё возможно, ещё не подкрашено ничем, не помято. Такси, блуждающее по Амстердаму, туман, клубящийся над каналом, квартира, постаревшая, подряхлевшая даже, будто бы никто после них в неё так и не пришёл, будто бы всё осталось прежним, на своих местах, даже дым её сигарет, зернистый, с «шумом», как на ночных фотографиях, всё ещё висит под потолком. Запах диких животных, конфетный привкус сладкой ваты, хозяйка кафе, где Паскаль заполучит желание, будто героиня прекрасной сказки. Как она им распорядится – память вытеснит совсем, с таким часто сталкиваются жертвы насилия или нападения: чёткое изображение, объёмный звук до происшествия, а потом темнота. Как если бы кто-то выкрал плёнку и вырезал кусок. А следом – картинка с больничной койки или из скорой. Так будет и с Паскаль: она никогда не вспомнит, что в действительности с ней случилось на перроне родного городка, на который она выйдет ночью из поезда, полного кошмаров и привидений.
Паскаль очнётся в больничной палате, куда, согласно протоколу, её доставит случайный прохожий, нашедший её на платформе без сознания и в лихорадке. Придя в себя, Паскаль увидит мать, не на шутку взволнованную и растерянную, она посмотрит на неё несколько секунд непонимающим, пустым взглядом, и отключится снова. На сколько – неизвестно. Следующее её возвращение в явь будет сопровождаться переводом из реанимации в интенсивную терапию, куда никого из близких не пустят, за что она навсегда останется благодарна сварливому врачу. Окончательно и бесповоротно Паскаль вернётся к себе и к миру, ожидающему её появления, уже дома. И первым признаком новой клыкастой реальности станет новость о том, что в больницу Паскаль поступила без вещей, стало быть, сумку кто-то украл ещё до того, как её спаситель вышел на той же платформе глубокой уже ночью. Паскаль будет тяжело переживать утрату вещей, вынесенных ею из сказки, из волшебной страны, навсегда захлопнувшей перед ней свои двери. Позже, много позже, она найдёт в кармане джинсов записку, которую отказалась прочитать в самолёте. И будет оплакивать уже её – искренне и неутешимо.
Тяжёлая и продолжительная болезнь избавит Паскаль от расспросов, осуждения и презрения со стороны семьи: предполагая худшее, те просто побоятся вдаваться в подробности. Свадьбу сыграют скоро, лихо и так суетливо, будто в народе пробежал слушок о больших сомнениях со стороны жениха. Молодожёны переедут в пристройку, наспех сколоченную на заднем дворе у родителей Симона, и Паскаль очутится один на один со своей новой жизнью. Очень скоро та окажется неподъёмной.
О необъятности и нестерпимости новой жизни Паскаль, к её величайшему сожалению, сохранит полные и развёрнутые воспоминания, пустые, по большей части, и болезненные. Она решит терпеть, терпеть что есть мочи, и протерпит ровно год – в канун ситцевой свадьбы, в очередной убийственно одинокий вечер, который Симон, по обыкновению, предпочтёт провести в компании портовых дружков за игрой в очко, Паскаль примет решение бежать. Где-то там её жизнь сделает очередной змеевидный поворот, точнее, сделает она его куда раньше, а вот Паскаль известит только сейчас. И как? Тишиной.
Утро найдёт Паскаль на почте, напуганную, сжимающую мокрой от волнения ладонью старенькую телефонную трубку. На том конце не ответят. Шесть долгих месяцев, день за днём, исключая выходные, Паскаль будет ходить на почту и набирать единственный телефонный номер в мире, который она знает. И сталкиваться с тишиной. Каждый раз. Как лицом о бетонную стену со всего размаху. Семейная жизнь к тому моменту превратится в такое же почти столкновение со стеной, даже более реалистичное.
Паскаль помнит, прекрасно помнит, что она не намеревалась прекращать свои безнадёжные звонки, поэтому, видимо, судьба несколько смилостивилась и прекратила их сама. Утром заурядного понедельника Паскаль, спешащую к открытию почты, застанет в дверях дорого одетый немолодой мужчина. Выяснится, что он знает её имя и прибыл, собственно, по её душу. Ещё через минуту выяснится, что он юрист по наследственным делам, а дальше – снова темнота, как на перроне. Там, в этой темноте, Паскаль и останется. Навсегда. То, что выйдет из темноты, будет кем-то другим; её телом, её лицом – да, какие-либо другие сходства исключены.
Паскаль унаследует от певицы, так и не найденной мёртвой, но признанной ею по истечении полагающегося времени, не смелость и вседозволенность, не кураж и решимость, как бы ей ни хотелось в это верить когда-то. Она унаследует бар, в котором они познакомились, и единоразовую выплату в десять тысяч на ремонт и устройство. И свободу – единственное, на что ей дадут второй шанс. Им Паскаль воспользуется и подаст на развод. В тот же день.
Неспособная уложить в голове, своей пустой, звенящей голове, и в охладевшем, но ещё теплящемся сердце факт смерти певицы (она узнает, конечно, имя, и не примет его), Паскаль потратит четверть выданной ей по завещанию суммы на детективов. Те не найдут ничего: ни зацепки, ни версии. Или почти ничего. Один раздобудет в архиве толстую жёлтую газету, где на последней странице, в разделе «Светские новости», была напечатана их совместная фотография. Единственная. Размытая. Снятая украдкой.
Паскаль хотела бы вспомнить что-то ещё, что-то самое важное, оттуда, из последней ночи в Амстердаме. Но чёртова темнота, пресловутая темнота, как бывает часто у жертв насилия или разбойного
