Искус - Дарья Промч
На моих глазах умирает день. Растекается ночь – мазут по отглаженному асфальту. И ещё чья-то рука, огромная, морщинистая, желтоватая рука переворачивает вдруг песочные часы, и моё время начинает убегать. Его так мало, что я ничего не успеваю, даже попрощаться.
Часть IV
Вернувшись с моря, впитав его сырость и прохладу, соль и йод, безграничность и бессердечность, Паскаль заглянула в бар, которым владела единолично так долго, что успела позабыть, что с ней бывали времена, когда кроме собственной несвободы она не обладала ровным счётом ничем. Город её упрощённого до безобразия детства невообразимо разросся, развалился по окрестностям, будто в замшелом кресле пожилой рыбак после сытного обеда. И по мере разрастания, противоестественного, похожего больше на увеличение опухоли в мягких тканях, нежели на развитие, потерял сначала очарование, затем укромность, а после и душу целиком.
Зато привлёк инвесторов, отгрохавших на побережье однообразные уродливые отели, которые в свою очередь привлекли толпы приезжих. Туристы захватывали власть на её истаскавшейся родине в начале мая, к июлю превращали набережную в остывающее поле боя, к августу стирали гальку в песок, оттесняли береговую линию на пару метров вглубь и вытаптывали до пыли всякую траву. А в сентябре слаженно, словно по команде, паковали вещи и капитулировали разом – хорошо организованная шайка разбойников, не иначе. Паскаль их всех ненавидела, не люто, не до изнеможения, но фоново и, на удивление, постоянно. Взрастить из этой ущербной ненависти по-настоящему свирепую ярость Паскаль не могла себе позволить – уж слишком хорошо она понимала, что её бар давным-давно бы прогорел без этих галдящих засаленных тёток с капризными детьми и втихаря напивающихся отцов семейства. Порой Паскаль даже испытывала отвращение к компромиссам с собственной совестью, на которые ей приходилось идти, кормя и развлекая всех этих бездушных заезжих. Отвращение, однако же, всегда было недолгим, не удушающим, а прибыль – весьма впечатляющей.
Бар находился в подвале жилого дома, на том же месте, что и ровно двадцать лет назад, когда Паскаль впервые оказалась там, потерянная и продрогшая; по сути, с тех пор мало что изменилось. И в ней, и в нём. Разве что она заметно постарела, а он, в свою очередь, обзавелся приличной неоновой вывеской и названием. «Амстердам». Бар «Амстердам».
Паскаль спустилась по истоптанной лестнице; до открытия оставалось чуть меньше часа, и за барной стойкой молоденький, юный даже, мальчик-стажёр, нанятый в помощь бармену на время наибольшего наплыва туристов, протирал пивные кружки и треугольные бокалы под мартини. Мартини и дайкири. Стажёр вздрогнул, не ожидая столь раннего визита, но тут же опомнился и почтительно поздоровался, но Паскаль, будто не замечая его вовсе, направилась прямиком в подсобку, где то неуёмно грохотала и звенела, то затихала, то чертыхалась, пока, наконец, не раздобыла искомое. Вышла оттуда с видом победителя, в пыли, свернувшейся в меховые завитки на вороте и плечах, такие каракулевые серые кудряшки, с малиново-вишневым пятном на манжете и двумя потрескавшимися от времени деревянными рамками для фотографий, какие раньше продавали на воскресных ярмарках и барахолках. Из угловой стены, немногим выше небольшого старомодного столика на двоих, торчали два тонких, аккуратно вбитых гвоздя, на которые Паскаль и водрузила добытые рамки.
Мальчишка было дёрнулся в желании поскорее рассмотреть фотографии, но тут же споткнулся о холодный, раздражённый взгляд Паскаль и осёкся, вернулся к стакану и блеску, которого всё никак не мог для него добиться. Он попытался рассмотреть заинтриговавшие его картинки издалека, но нет: барную стойку и стену разделяло расстояние, достаточное для того, чтобы обратить любую попытку сложить хотя бы примерное представлении о характере изображений, в тлен.
– Подойди, – кажется, он впервые услышал её голос, стальной, звенящий, искажающийся, как от вмешательства плохого диджея. Он подошёл со стаканом в руках, потому что побоялся выглядеть бездельником, и уставился в стену. В левой рамке, которая при ближайшем рассмотрении оказалась старее и потрёпаннее правой, за стеклом, собравшем на себе пыль и липкий жировой налёт от взвеси, летающей обычно по кухне, был обрывок пожелтевшей бумаги, на котором резким, угловатым, но притом размашистым почерком было выведено четыре слова: «Без тебя я пропаду». Всё. Больше ничего. Он повернулся к правой рамке: там была газетная вырезка – только фотография, без текста, неровная, с краями и выступами, торчащими, как сосульки, облепившие крышу после неожиданных заморозков. Неизвестная ему женщина и, кажется (он совсем не был в этом уверен), его хозяйка – куда моложе, чем теперь, и даже в разы привлекательнее.
– Это вы? – Комментариев к записке он так и не подыскал. – На фото?
– Я…
– Вы здесь такая… красивая… – он приврал, но несильно. Капельку.
– Просто молодая.
– А рядом кто?
– Ты не узнал? – она звучала раздражённо, даже не раздражённо, а раздосадованно.
– Н-нет, – он бы хотел узнать. Или улучить минутку и вбить в поисковик, но очная ставка, участником которой он по какой-то нелепой случайности стал, ни отлучек, ни задержек не предполагала.
– Ты музыку вообще слушаешь? Это очень известная певица, слышал же наверняка эту песню… – Она прикрыла глаза, её щёки заметно порозовели. Паскаль поискала во внутренней фонотеке нужную мелодию, нашла и попробовала пропеть. – Город ночных фонарей, город закрытых дверей…
Повисла пауза. Спела она достаточно точно, не звучно, конечно, сухо, но точно. Но паренёк не знал этой песни. А потому узнать не мог.
– Ну? Вспомнил?
– Нет, – он признался. Вариантов не было.
– Это старая песня, но очень известная… – она была раздавлена. Не внешне. Внутри. Как сдувшийся воздушный шарик. Это бесконтрольное ощущение, случающееся с ней на протяжении всей её жизни. – Её даже по радио ещё ставят, я иногда слышу. Там такие ещё жужжащие гитары и саксофон.
– Я… я такое не слушаю, извините, – он шёл ва-банк, потому что не знал, куда и как ещё пойти.
– А что ты слушаешь тогда? Такое он не слушает…
– Рэп. – Они стояли довольно близко и в тишине смотрели друг на друга. Схватка поколений. – Но то, что вы знакомы со звездой… это очень круто. Круто, правда.
Она проиграла ему. И в схватке поколений, и в диалоге. Он этого не понял и предпринял ещё одну попытку спастись:
– У меня дома, кажется, были свободные рамки, от бабушки остались. Хотите, принесу? А то эти немного… не в форме.
– Я повесила их на один день. Сегодня особенный день… – Паскаль с выдохом опустилась на
