Владимир Сорокин - Роман
- Дорогу, дорогу новобрачным! - торжественно потребовал Красновский и, на ходу одарив старух медяками, махнул на ребятишек.
Молодые прошли к коляске, толпа двигалась из церкви за ними. Вавила, взобравшись на колокольню, зазвонил в колокол. Роман подал руку, Татьяна взялась за нее и, придержав длинное шелестящее платье, поднялась в коляску. Опустившись на сиденье, она тут же посмотрела на Романа, словно убеждаясь, что он рядом и за эти мгновенья с ним ничего не случилось.
Он поднялся по ступенькам коляски и сел рядом с ней.
Сейчас же следом влез, нещадно колыша коляску, Красновский и, плюхнувшись напротив новобрачных, выдохнул:
- Ух! Славно...
Аким, уже проворно взгромоздившийся на козлы, смотрел на молодых, сияя белыми зубами и оглаживая густую бороду.
Гости шумно рассаживались по коляскам, окруженным крестьянскою толпой. Отец Агафон с дьяконом стояли на пороге храма, щурясь на солнце и блестя облачением.
Антон Петрович привстал в коляске и громко обратился к народу:
- Православные! Соотечественники! Сегодня праздник для всех! Празднуем всем миром, без всяких пределов! Всех прошу к нам, всех, без исключения. Пир горой! Ура!
- Ураааа! - закричали крутояровцы.
- Батюшка, дьякон! - крикнул Антон Петрович, - Без вас не начнем! Поспешайте!
Толпа шумела, отец Агафон улыбался и, крестя толпу, кивал головой. Антон Петрович, повернулся в коляске к новобрачными:
- Аким! Аллюр два креста! С Богом! Марш, марш!
- Огого!!! - закричал Аким, с размаху вытягивая лошадей кнутом.
Широкогрудый вороной жеребец, запряженный коренным, вздрогнул всем своим лоснящимся на солнце телом и, грозно всхрапывая, рванул коляску с места; две серые в яблоках пристяжные, присев и склонив на бок красивые головы, рванули вместе с ним. Коляска понеслась, звеня бубенчиками расписной дуги, увитой фиолетовой лентой.
Вслед за коляской с новобрачными тронулся весь свадебный поезд.
- Ну, слава Богу, слава Богу! - радостно перекрестился Красновский, придерживая шляпу, - Как я волновался, милые мои! Я на своей свадьбе так не волновался, как теперь в церкви!
- Все позади! - ответил Роман сквозь шум несущейся коляски и, улыбнувшись, посмотрел на жену. Татьяна просто и легко улыбнулась и подняла руку с обручальным кольцом.
- Слава Богу! Слава Богу! - качал головой Красновский, - Теперь, как наши предки говорили, - и погулять не грех! Но как я волновался, когда венец держал! Милые мои! Вообразите, Татьяна Александровна, держу, а сам думаю - а как уроню, что тогда? Ну да выдержал! Аким, гони, гони, родимый!
Коляска неслась по дороге к дому Воспенниковых.
"Вот я и женился!" - подумал Роман и сжал руку Татьяны.
- Вот я и вышла замуж! - шепнула она ему на ухо.
Он посмотрел в родные, полные радостного умиротворения глаза и прижал ее пальцы к своим губам.
А впереди уже показались липы, дорога пошла круто в гору, знакомые кусты и холмики мелькали вокруг.
Подхлестываемые Акимом, лошади легко преодолели подъем, пронеслись мимо лип и уже готовы были на всем скаку врезаться в дом, как смуглые руки кучера беспощадно натянули вожжи:
- Прррр! Стоять!!!
Храпя и тряся разгоряченными головами, тройка остановилась, и вслед за ней стали подъезжать и останавливаться остальные тройки. Красновский первым сошел на землю, а новобрачные, встав с сиденья и держась за руки, смотрели на дом и на преобразившийся вокруг него ландшафт. Окна и двери дома были гостеприимно распахнуты, все в нем дышало ожиданием торжества. Оконные переплеты были сняты с террасы и на ней - непривычно открытой, словно на театральной сцене, стоял большой, белый, утопающий в цветах и хрустале стол. Прямо перед террасой на зеленой траве луга стояли, сдвинутые в два ряда, штук двадцать крестьянских столов, сплошь уставленных бутылками с водкой, вином и закусками.
Более десяти по-праздничному одетых крестьянок, минуту назад подобно рабочим пчелам сновавших в доме и у столов, теперь полукольцом стояли у крыльца, держа что-то. Роман смотрел на все это, и знакомое чувство гордости за этот простодушный, спорый на работу и на праздники народ, наполнило его.
И как уже случалось в подобные мгновения, он со всей остротою почувствовал себя русским, роднясь в душе и с этими девушками, и с друзьями, и с родными, и с той толпой простых крестьян, которых ожидали эти сдвинутые столы.
"Русские! Как хорошо, что все - русские," - восторженно думал Роман, сходя на землю и подавая руку жене, - "Я русский и она русская. И девушки, иДуролом. И эта трава, и этот дом, и небо... Все, все русское!"
И по русской траве, в сопровождении родных и друзей они пошли к крыльцу. Девушки тоже двинулись навстречу новобрачным и встретили их у крыльца. Все двенадцать девушек были в ярких праздничных сарафанах, одна из них держала на расшитом рушнике пшеничный каравай с маленькой деревянной солонкой в центре. С поклоном она передала каравай Роману, и сразу же девушки запели звонкими голосами величальную.
Несмотря на большой размер, каравай оказался легким.
Роман поцеловал его золотистую поверхность, еще хранящую теплоту печи, и передал Красновскому. Свет-соколик, да разудалый!
Ты пригрей, приласкай голубицу,
Ты призри, да покой непорочну,
Проведи ее, да во светелку!
Наглядись да на жену, на молодую,
Успокой ее сердце ретивое! Продолжая петь, девушки расступились и образовали коридор, подняв руки с цветами хмеля.
Роман взял Татьяну за руку и повел в этот поющий коридор. Девушки стали осыпать новобрачных цветами. Не красны щеки тихой голубицы,
Яко мелом, да белены-белены!
Ни жива, ни мертва да во светелке
Поневаж тепло сердушко немеет!
А любить, да полюбить молодицу.
А лелеять, да беречь крепо-зельно! Песня, цветы с дурманящим запахом, сарафаны, Татьянина рука, - все было прекрасно, от всего веяло светлым духом русского праздника, все было родным.
"Господи, как славно! Слава Тебе, Господи!" - молился про себя Роман, поднимаясь по ступеням крыльца.
- На террасу, друзья мои, сразу к столу! - подсказал им сзади Красновский, но Роман, оказавшись в прихожей, повернул к жене и, взяв ее за руки, сказал:
- Пойдем... я должен сказать тебе.
И быстрым движением увлек ее за собой наверх по лестнице.
- Ромушка... - забормотал Красновский, - Как же?
Но старая лестница только громко скрипела под ногами новобрачных.
- Успокойтесь, друг мой, - тетушка взяла растерявшегося шафера под руку, Les marriages se font dans les cieux. Пойдемте, они к нам выйдут.
И повела Красновского на террасу. Остальные последовали за ними. Роман провел Татьяну к себе в комнату и, опустившись перед ней на колени, стал целовать ее руки.
- Люблю, люблю тебя... - шептал он.
Она же, глядя на него сверху, произнесла тихо и радостно:
- Я жива тобой.
Он замер, встал и, сжав ее руку, произнес, так, словно боясь, что она уйдет:
- Подожди, подожди...
И тут же бросился к конторке, выдвинул ящик и достал маленькую сандаловую шкатулку. Шкатулка была заперта, хоть в ней и не было замочной скважины.
- Это шкатулка моей покойной матери, - сказал он, - Смотри...
Его палец нажал на треугольник резного узора, и с мелодичным перезвоном крышка шкатулки откинулась. Внутри был футляр красного бархата, занимавший почти все пространство шкатулки. Под футляром, на дне что-то белело.
Роман достал футляр и протянул шкатулку Татьяне:
- Возьми. Это письмо тебе.
На дне шкатулки лежал конверт.
- Мне? - робко спросила Татьяна.
- Да. В нем все написано.
Татьяна вынула конверт, перевернула и прочла надпись на нем:
"Супруге Романа Алексеевича Воспенникова".
Конверт был запечатан.
- Вскрой, - сказал Роман, - Это писала моя мама перед смертью.
- Когда она умерла?
- Давно. Мне было тогда восемь лет.
Татьяна распечатала конверт, вынула сложенный пополам листок голубой бумаги и, волнуясь, прочла вслух:
Прости меня, милое дитя, за то, что обращаюсь к тебе, не зная твоего имени, хотя верю всем сердцем любящей матери, что оно прекрасно. Один Бог знает, как хочется мне видеть вас и радоваться вашему счастью, но тяжелый недуг не оставляет надежд, - скоро, милое дитя мое, я предстану перед Господом и будут молиться за вас в мире ином. Знай, дорогая моя, что я люблю тебя всей душой, как родную дочь, и буду вечно благословлять ваш брак. Прими же, ангел мой, сей скромный подарок в знак моей любви и в честь твоего вступления в новую жизнь.
Александра Воспенникова
Татьяна прочла последнее слово и подняла глаза. В них блестели слезы. Роман открыл футляр, в нем лежало прекрасное жемчужное ожерелье. Разъединив золотую застежку, Роман одел ожерелье на шею Татьяне.
Она же держала письмо в руках и полными слез глазами смотрела на Романа. Вдруг глаза их встретились, ее губы дрогнули и она, разрыдавшись, бросилась к нему на грудь. Роман обнял ее и тоже не сдержал слез.
Они плакали, вздрагивая и прижимаясь друг к другу.
