Ноша - Татьяна Нелюбина
– Пёс, в отличие от ребёнка, который может жить то там, то здесь, должен жить на одном месте!
– Правильно!!
– Поэтому придётся ему пса навещать.
Так мы решили, и это решение не показалось нам абсурдным.
Нет, подумать только, пса навещать!
Вот с жиру бесятся.
А мы с сеструхой… Поехали мы с ней в Москву к нашей кузине. Едем, болтаем. Она вдруг накинулась на меня:
– Верно мать говорила, что ты как флаг – тебя несут и передают из рук в руки.
Не поняла.
Витиевато она начала выражаться.
– Какой флаг? – спрашиваю. – Кто, куда, кому передаёт?
– Спать давай.
– Слушай, а ты за кого голосова…
– Ни за кого. Я устала, спать хочу. – Одеялом с головой накрылась.
Я в окно гляжу, стук колёс слушаю. Думала, наговоримся с ней в дороге, а она отбрила меня. Невозможная стала.
С тех пор, как решили расширить Москву, а на выборах победила «Единая Россия» и президент с главой правительства обменялись местами, жить в Москве стало невозможно. И раньше было невозможно, а теперь ещё невозможнее.
Кузина и решила свалить из Москвы. Я её к нам в гости сманивала. Позвонила в посольство, так мол и так, когда можно за визой подъехать? А они мне… никогда! Никогда, говорят.
– Что?! Как?!! Почему?
– Потому, – и положили трубку.
Думаю, шутка, наверное.
Собралась, села в метро, кругом толпы народа. Поэтому не «села», конечно, а висела между двух тётенек. Одна другой говорит:
– Кошмар. Столько чёрных да жёлтых, весь Казахстан, вся Киргизия здесь и кто там ещё от нас отделилися. В коммунисты вступлю.
– Тебя не примут туда, расистка. – Это я говорю. Язык мой – враг мой и так далее.
– Я не!.. Но при коммунистах был порядок. Чистота в Москве была, красота, народ в метро пах приятно, а теперь иначе, чем в респираторе, не проедешь.
Я, чтоб отвлечься, всё думала, что в Америку не поеду. Хоть там и запрещено «чёрные» говорить. Надо: «афроамериканцы».
А кузина думала, куда свалить? В Англию? Францию? И насчёт загранпаспорта думала, когда его выдадут? Думала, с Кремлём хоть проститься, давно в нём не была. Мы с ней снова в электричку, уже другую, впихнулись, снова висели в толпе, но в разговоры больше не встревали. Она слёзы глотала: Москва златоглавая! Звон колоколов! Гимназистки румяные! Такая ностальгия напала.
Льёт слёзы и льёт.
– И маму жалко. И папу. Вечерком к ним загляну. Каждый вечер – до того как свалю – буду к ним заезжать.
Толпа нас на перрон вынесла. Не одни мы, видать, с Кремлём прощаться приехали.
Там полиция, демонстрантов, говорят, от хулиганья охраняют. Демонстранты скандируют:
– Папа не голосовал за! Мама не голосовала за! И я не за, а Единая Россия победила!
К Кремлю не пробиться. Говорю одному:
– Пропустите! Нам проститься!
– Не пропущу, – он говорит, – вставай в ряды.
А мне что, мне плевать, кто вами править будет. Встали в ряды. Ждали, ждали, к мавзолею пришли. Да мы не с ним проститься хотели! Он тоже сколько всего обещал, а оказался такой же, как все другие, нисколько не лучше, то есть всё, решено, к Кремлю пробиваемся, окропляем слезами прощания наши святыни и сваливаем.
Тут выясняется, что мы никуда не свалим. Вообще никуда. Даже домой! Знаете, почему? Потому что центр Москвы… оцепили. Стену вокруг центра воздвигли.
Стену, какая в Берлине была!
Вот те на.
– Вера! – вскричал Ральф. – Почему слёзы льёшь?
– Это ты?
– Я.
– А который час?
– Два.
– Дня?
– Ночи.
– Отыгрался?
– И отыгрался, и отпелся. Русской публики в ресторане всё меньше.
– С таким курсом рубля… кто же на Запад поедет. Хлебушка маслом намазать?
– Нет, спасибо, я сам.
– У меня борщ есть, котлетки, Андрюшка любил.
– Из-за него плачешь?
– Нет, что ты. Мне Стена примерещилась. Будто Стену снова воздвигли.
– При таком количестве беженцев…
– Нет, вокруг Кремля.
– Холодной войны не будет. Запад одумается. Иди сюда.
Я прильнула к нему.
Он расчехлил гитару.
– Спою тебе грустный романс.
– Ой, давай. – И я от души наплакалась.
Ральф всегда мне грустные романсы поёт, когда реветь хочется.
Настя
Вера позвонила:
– Настюш, это я. Слушай, Андрюха в Питер собрался, с Лаурой, на неделю. Я ему говорю: отель закажите. Сеструха страдать будет, что у неё так бедно, убого.
– Что?!
– Он меня тоже на смех поднял. Короче, жить будут у сеструхи. Но это не всё. Он посадит Лауру на самолёт, а сам останется ещё на три недели, всю родню хочет объездить.
– Замечательно.
– Зачем это ему? Один дядя алкаш, другой алкоголик, это те, которые в Казани. С ним поеду!
– Ха-ха-ха!
– Ну да, ты права, он большой мальчик.
Я смеялась, не могла успокоиться. Вера – это Вера! Другой такой нет.
С Людмилой и детьми мы снова ходили в Ботанический сад, как тогда, когда подснежники появились и крокусы – целые ковры были «разостланы» по лужайкам. Забирались в «горы» – кавказские, альпийские. Гуляли по Японии, Китаю, Калифорнии, неожиданно в густой, «дремучий лес» забрели, где Митя стал медведем, а Маша, понятно, «непослушной проказницей».
Вдруг стало холодно, мы замёрзли, поехали к нам и вчетвером готовили ужин – Маша выдала всем фартуки, они с Митей резали морковку, накрывали на стол, смотрели, как варится картошка, свечки зажгли, позвали Кришана. Наперебой рассказывали, как играли в дремучем лесу, они были…
– Мы были аисты, на нас напали пеликаны, мы их победили, sie sitzen und sind praktisch tot[62].
Я со смеху померла, представив себе эту картинку… хоть и жаль мне было, конечно, «практически мёртвую» птицу… практически… ха-ха-ха!
В воскресенье светило солнышко, но теплее не стало, и мы поехали в Eisenhüttenstadt, Кришану уже давно его хотелось увидеть, я тоже там ещё не была, и мы вместе подивились этому городу – образцовому во времена ГДР, после Объединения запущенному, серому, а сейчас отреставрированному – очень красивый, необычный, добротный город. Вообще места там поразительно красивые. Холмистые, среди лесов деревни, очень красивые, богатые. Там организован Природный парк, мы видели Камень, который принесло из Прибалтики во времена оно (Ледниковый период).
С нами ездила зайка, которую Маша в пасхальной витрине увидела. Как увидела, так и обмерла. Но не просила купить. Мы на эту пасху сами подарки делали. Разрисовывали скорлупки (после каждого омлета у нас оставалось по скорлупке), и как Маша своими пальчиками осторожно работала! Разрисовывала фломастерами, приклеивала ниточки.
Купили мы зайку, Маша назвала её Морковочкой. Водит за лапку, она «растёт» и снова становится маленькой (в ножках какое-то приспособление) – как мало нужно ребёнку для счастья!
– Ты, – говорю, – моё счастье!
– Щастье – это
