Полжизни - Петр Дмитриевич Боборыкин
— Я не знаю.
— А… ахъ, вонъ Чарли идетъ! прощайте, monsieur Гречухинъ.
И, не взглянувъ на меня, онъ убѣжалъ.
«Нѣтъ, это не твоя кровь, выбрось ты дурь изъ сердца!»
Вотъ съ чѣмъ я возвращался домой, повторяя вопросъ моего «названнаго» сына: «въ лицей или въ правовѣдѣніе?»
На лѣстницѣ схватила меня за руку Марія. Я совсѣмъ почти забылъ о ея существованіи. Она перемѣнила свой спенсеръ на ярко-желтое платье съ лиловыми оборками и бантами, сзади взбитое, что твой курдюкъ. Въ глазахъ такъ у меня и запестрѣло.
— Signorino, таинственно шептала она, заигравъ косыми глазами; la contessa…
И опять она заболтала связно и гортанно. Мнѣ удалось понять, что графиня у себя и желаетъ меня видѣть.
— Subito? спросилъ я.
— Si, si, извиваясь тараторила Марія и повела меня въ первый этажъ, на что не было никакой надобности, довела до двери въ гостиную графини и даже постучала за меня.
Оттуда раздался голосъ. Марія чуть не впихнула меня въ дверь.
У окна, за маленькимъ столикомъ, сидѣла графиня и что-то вышивала. На ней накинутъ былъ красный легкій платокъ. Оглядѣлъ я ѣѣ, и внезапно предо мною всталъ весь образъ той «настоящей» графини, которую я впервыѣ увидалъ, съ краснымъ-же цвѣтомъ на плечахъ. Да, это была та-же «аристократка», тоже мраморное лицо, тѣ-же смѣлые и строгіе глаза, тотъ-же лобъ, та-же діадема изъ волосъ, тоже невозмутимое и горделивое безмятежье, тоже сознаніе своего «я». Эта-ли женщина была предо мною на колѣнахъ два дня тому назадъ, безумствовала, плакала, умоляла, каялась?.. Нѣ можетъ бытѣ..
— Присядьте, Николай Иванычъ.
Я слушалъ и говорилъ про себя: «да, такъ, такъ, это въ Москвѣ, на Садовой; это — графиня Кудласова, жена моего принципала; а я — управитель изъ студентовъ.»
— Вы не возвращаетесь въ Россію. Я узнаю васъ. Это очень хорошо.
«Ну да, она меня одобряетъ, какъ и тогда, за гражданскія чувства.»
— Все къ лучшему, говорили мнѣ ровно, безъ жестовъ, увѣренно, почти торжественно… Колю надо въ заведеніе. Наташу жаль, но она при отцѣ. О себѣ я вамъ не разсказываю…
— Почему-же? вырвалось у меня совершенно такъ, какъ у студента «изъ красныхъ».
— Буду жить и платиться за то, что запоздала. Если мнѣ суждено быть еце матерью, авось я и найду свое призваніе. Николай Иванычъ, я вижу, что вы до сихъ поръ оскорблены за меня… Вы, бѣдный, работали, работали надъ моимъ пьедесталовъ, и вдругъ я въ два мѣсяца такъ слетѣла съ него… А вѣдь я, право, та же!
— Да, выговорилъ я Громко и не отводя отъ нея глазъ.
Она не смутилась; только чуть замѣтная усмѣшка пробралась на ея алыя губы.
— Вы не думайте, что я уже вылечилась… Нѣтъ, да я и не хочу этого… Довольно всякихъ «задачъ», какъ вы любили выражаться. Я сказала, что я та же, потому что это правда. Мою… plaidoierie, во Флоренціи, помните?
— Помню.
— Теперь мнѣ нечего и не предъ кѣмъ выгораживать себя — не предъ вами-же? А я то же скажу. И зачѣмъ только вы такъ мучились?.. Мало жили, а я была первая большая барыня на вашемъ пути — вотъ и вышло такъ.
Она скусила своими молодыми зубами шерстинку и ласково, точно старшая сестра, (какъ глядѣла на меня когда-то сотни разъ), выговорила:
— Вы вѣдь такой чудной… по добротѣ, что, я увѣрена, вы и за него сокрушаетесь, думаете, что онъ загубитъ себя, испортитъ дорогу, не добьется каѳедры. Ну, Николай Иванычъ, по старому пріятельству, признайтесь?
— Я совсѣмъ не такой сосудъ милости Божьей, графиня.
— Ха, ха, ха, я угадала… Не смущайтесь: онъ не погибнетъ и ему не дадутъ тратить свои силы на роль чичисбея… Даю вамъ слово, что онъ не выѣдетъ изъ Петербурга безъ диплома.
Она еще разъ улыбнулась и положила шитьё на столикъ.
— Вы куда же это, за море?
— За море, отвѣтилъ я.
— Дѣло. Вы такъ здѣсь за насъ настрадались, что не думаете ли пробраться къ мормонамъ?
Мы оба разсмѣялись.
— Не мнѣ, болѣе задушевнымъ тономъ начала она, разбирать: что вы выиграли и что потеряли, связавъ себя съ нашей семьей. Только вы вѣдь знаете, Николай Иванычъ: кто передъ вами сильно прегрѣшилъ, того не забывайте, когда придется плохо… Мало ли что можетъ быть!.. Тогда не побрезгуйте, заверните къ старухѣ, гдѣ-нибудь вотъ здѣсь, въ Италіи, на Lago di Сото. Тамъ все разныя окаменѣлости — заживо погребаютъ себя… тамъ и я куплю себѣ виллу… Заверните; хоть это и дерзко, а, право, никто васъ и тогда лучше не пойметъ…
Я всталъ.
— Идите, я васъ не удерживаю, милый гость… еще бы кое-что вамъ сказала, да… вы вѣдь человѣкъ дикій… бѣда заикнуться съ вами объ иныхъ вещахъ.
Точь-въ-точь какъ бывало, мнѣ протянули руку, такую же тонкую, бѣлую и нѣжную, съ античными пальцами. И я не могъ не поцѣловать ее.
— Прошу не разсердиться: вашего адреса не спрашиваю, а мой — Florence, poste restante.
Я вышелъ точно очарованный, брошенный опять въ то, что такъ глубоко кануло на самое дно жизни.
Но Марія окунула меня опять въ ливорнскую дѣйствительность.
Она меня дожидалась. Схвативъ меня одной рукой за бортъ пальто, она другой начала тыкать въ золотую брошку, приколотую у ней подъ манишкой.
— Il signorino biondo! объявила она мнѣ, краснѣя отъ удовольствія. Tanto gentile! вскричала она и ушла вся въ плечи… I signori Russi sono tutti gentili-gentili!..
Я видѣлъ, куда идетъ маневръ; но оставался холоденъ и нѣмъ, какъ рыба. Она не отставала отъ меня и поднялась даже со мной на слѣдующую площадку; потомъ, видя, что никакія ея заигрыванія не въ силахъ выманить у меня ни единой галантерейной вещи, ниже засаленной бумажки въ пятьдесятъ чентезимовъ, она остановилась, подперла одну руку въ бокъ, подернула плечами и, сжавши губы корабликомъ, надменно выговорила:
— A rivederla!
XXXIV.
Наташа, не спрашивая, догадалась почему-то, что я ѣду изъ Ливорно не по желѣзной дорогѣ, а моремъ.
— Вы идете въ городъ? спросила она меня на другой день утромъ. Возьмите меня.
Она силилась говорить спокойно и даже улыбаться.
Мы пошли. На набережной лодочники стали приставать къ намъ на каждомъ шагу съ неизбѣжнымъ:
— Comanda una barca, signore?
Я намѣтилъ сверху бѣлую лодку, съ кличкою «Страделла», и указалъ на нее кучкѣ лодочниковъ.
— Куда вы? пугливо спросила Наташа.
— Хотите со мной на пароходъ?
— Какъ, вы совсѣмъ?..
Она не договорила.
— Нѣтъ, тихо разсмѣялся я, увозить васъ не стану, я только осмотрѣть пароходъ. Проѣдемся — и назадъ. Нынче,
