Продолжая движение поездов - Татьяна Дагович
Шторм прекратился внезапно, как и начался. На берегу виднелись деревянные обломки. В легко колышущейся воде плавала красная прозрачная ткань, путалась с водорослями и порванными дохлыми медузами.
Порядком наглотавшись горькой воды, совершенно счастливая (хоть ее немного тошнило), Мария сперва думала плыть к берегу, однако вскоре заметила не так уж далеко от себя белый кораблик, свою яхту. Яхта оказалась такой красивой!
Плыть пришлось дольше, чем Мария предполагала, не полчаса. Но плавать она умела правильно, экономя дыхание. У нее был хороший тренер. С борта зачем-то свисал позеленевший канат. Мария залезла по нему, как учили в спортзале. Вскарабкалась и села на палубу. Рухнула обессиленная. Во рту был сухой вкус соли. Сладкая усталость объяла руки, ноги, шею, живот. Дойдя до кончиков пальцев, защекотала в них таинственной радостью. Словно случилось что-то, чего быть принципиально не может, будто невозможно так попасть на яхту, просто вскарабкаться и быть на ней, а не видеть ее маленьким белым корабликом в дымке горизонта, недоступным даже в мечте.
Но она здесь, а такого не может быть даже во сне, ведь сон – зеркало, отражающее мир с различной степенью искажения, но не способное отразить то, чего вовсе нет.
Спустилась вниз. Музыки не было, наверно все уснули или… Ну да, уже следующий день. Уже заметили ее отсутствие, и там сейчас полиция, пистолеты. Овчарки. Нет, гости были на месте, никто ее не хватился. Вечеринка не окончилась, они по-прежнему двигались так, будто была музыка. То есть танцевали. Мария, никем не замеченная, прошла к столику, села и продолжила смотреть перед собой. Гости выглядели очень глупо, почему взрослые всегда развлекаются так упорно, почему мама не пригласила никого из детей… Мария дрожала в мокрой ночной сорочке. Веки смыкались…
Резкий неприятный звук заставил Марию вскочить. Никто не танцевал больше. Гостей не было. Она оказалась в незнакомом доме. С одной стены на нее пялились маленькие собаки с обнаженными в собачьих улыбках клыками, сросшиеся близнецы, выбирающиеся из корзины. Хорошенькие щенки с календаря. С другой стены ухмылялась девушка в бикини. Та же ухмылка над алым мотоциклом на противоположной стене. Мария была мокрая и дрожала. Ночнушка пропиталась холодным потом. На полу лежали голый мужчина и голая женщина. Мужчина поднял испуганное лицо, это был ее папа, а женщина… она обхватила голову руками и снова закричала, вернее завыла, протяжно и страшно, как волчица, не открывая глаз. Мария в ужасе попятилась и ударилась головой о что-то твердое…
Было темно. Она лежала в своей кровати. В своей каюте. Мокрая от пота простыня липла к коже. Это все сны. Отца себе придумала.
Все дело в том, что когда взрослые увлеклись празднованием ее дня рождения и мама уже опьянела, Мария взяла кем-то оставленный полный бокал и выпила до капельки все, что в нем было. Что бы там ни было, теперь до утра будут одолевать кошмары. Если вырастет, никогда не будет пить вина, никогда-никогда.
После всего, что она видела, в темноте ей было жутковато. Мария включила свет. Громадные плюшевые медведи уставились на нее снизу. О том, чтобы спать дальше, не могло быть и речи – что еще могло привидеться теперь? Она решила вспоминать о хорошем. Днем раньше, перед праздником, когда мама здесь, на яхте, все готовила, а за Марией дома смотрела бабушка, через забор в палисадник перелез к ней мальчишка, знакомый мальчишка, которого она дразнила альбиносом, хотя глаза его были не красные, а серые. Они играли в прятки. Она его легко находила, а он притворялся, что не может ее найти.
Потом они сидели вдвоем на лавочке, ярко светило солнце, пахло розами (в палисаднике очень много роз), у них была бутылка лимонада, и вместе они сочиняли сказку. Лимонад щекотал изнутри солнечное сплетение.
Вспомнив о друге, она почувствовала себя очень одинокой. Издали доносился шепот прибоя. Мария вытянулась на спине и четыре часа пролежала в таком положении. Пока лежала, над морем поднялось солнце и в трюме накрыли завтрак. В восемь. Прошло время.
Несколько лет.
Сейчас она вспоминала тот свой день рождения, когда была больна, к тому же под воздействием непривычного (на тот момент) алкоголя. Тот день рождения, самый плохой и самый запомнившийся из восемнадцати ее дней рождения, самый странный и самый дурацкий, когда мама за подготовкой к впечатляющей вечеринке на яхте не заметила, что дочь больна, это кроме того, что забыла подарить ей подарок. Зато кто-то неведомый вручил подарок в виде путешествия вокруг придуманного моря. Потом Марии рассказывали: ее без сознания унесли из-за праздничного стола (на который перед этим с громким стуком упала ее голова), а она бормотала на ходу непонятно что. Сделали укол, после которого температура спала, тело покрылось по́том, начало дрожать и извиваться. А в соседнем помещении продолжалась вечеринка, которую уже невозможно было удержать. Еще мама говорила, что от белых халатов, жары, страха и музыки эта ночь показалась ей очень похожей на ту, когда родилась Мария.
Наверно, именно из-за мамы вспомнила она о своем одиннадцатилетии, из-за маминой болезни, вызванной передозировкой почти невинных лекарств. Из-за всего, что произошло в последние месяцы. Теперь Мария находилась в своей новой квартире, куда переехала почти сразу после похорон мамы. К этому моменту она не то чтобы привыкла, просто начала забывать, что мама распадается в могиле в своем черном шелковом платье. Это неестественно. За четыре месяца маминой болезни постоянное ощущение бессилия, неотвратимости жуткого вылилось в физическую слабость: Мария сгорбилась, ей было невмоготу распрямиться, ступать ровно, по утрам тяжко подниматься с постели и спать тоже тяжко. Лень шевельнуть рукой, моргнуть, вздохнуть, сказать. Но сейчас к этой безысходной мутной усталости примешивалось чувство чистоты и свежести. Все-таки она была юна, здорова.
Восемнадцатилетняя Мария, сидя за столом в своей пока не обжитой квартире, держала в руках письмо, и ей было грустно (она и не думала, что после похорон матери еще сможет грустить по мальчикам). Он подписался «альбинос», как Мария дразнила его в детстве. С маленькой буквы, и письмо было таким нежным, будто он тоже умирал, а не уходил от нее. Она давно ждала этого дня, этого письма, ждала с трепетом, приносящим страх… и блаженство. Разорвана нить. Два года державшая ее привязь. Детская дружба, первая ее настоящая связь. Первый роман. Два года ждала она этого письма. Пятнадцать лет, которые они знакомы, всегда ждала.
Бабушка, мама и мальчик. Люди, с которыми она провела свое детство и юность, теперь исчезли из ее жизни. Пуповина прошлого
