Иван Мележ - Люди на болоте (Полесская хроника - 1)
- Товарищ Зубрич это! Специальный уполномоченный из волости!..
Зубрич кивком головы поблагодарил его, снова обратился ко всем:
- Таким образом, товарищи, со всеми жалобами, которые возникнут, прошу обращаться ко мне. Мы их, не откладывая, тут же, вместе с вами, проверим и решим, как быть дальше.
Зубрич приветливо улыбнулся. Эта улыбка Зубрича--не только не успокаивала старого Глушака, но настораживала:
даже когда смеялся уполномоченный из волости, старик чувствовал, что этот человек всегда себе на уме. "Смеется, а усмешка вроде не его, подумал Глушак. - Будто чужая".
Другим же Зубрич, как видно, понравился. В хате после его слов стоял гул одобрения: правильно, по справедливости надо разобраться, вместе со всеми.
Уверенная строгость Зубрича к Мите и обходительность с людьми вызвали уважение к нему и доверие. Зубрич вдруг стал живой надеждой куреневцев.
Он почувствовал это, легко, незаметно взял руководство собранием в свои руки, объявил, что слово имеет председатель комиссии по землеустройству Дятел Миканор. Миканор вышел из-за стола, и Дубоделу, хочешь не хочешь, так и не договорив, пришлось сесть.
- Так вот, тут дядько Прокоп, - сразу ринулся в наступление Миканор, сказал, что комиссия неправильно произвела обмер...
- Не я один. Митя вон больше говорил... - прогудел, оправдываясь, Прокоп.
- Митя - тот пьяный, и его вывели из хаты.
- Ну так что, если вывели?
- А то, что о пьяном, да еще отсутствующем, нечего и говорить!
- Так ежели он, Прокоп, выйдет, то и о нем не будет разговора? ворвалась в спор Сорока.
- Ага, правда, - поддержал ее Прокоп.
Он, как видно, хотел лишь отступить с достоинством, уклониться от ответа. Но Миканора это распалило еще сильнее.
- Вы не крутите, дядько!
- Чего это ты вцепился в меня! - вдруг загорелся Прокоп, Шея его налилась кровью.
- И правда, привязался! - снова поддержала Прокопа Сорока.
Глушак мысленно был на стороне Прокопа, но сдержался, не вступился за него: бросишь слово против этой рябой заразы - только беды лишней накличешь! А еще неизвестно, что будет с самим и как самому отбиваться придется.
"Ну и зараза! Вот же зараза, скажи ты! - подумал о Миканоре. - И такой нахальный! О Маслаке даже и не думает, будто тот ничего не значит. Неужто и опаска не берет, что он может объявиться?" Глушак при этой мысли почувствовал себя слабым, беспомощным...
- Я в вас не вцепился, - не отпускал Прокопа Миканор, - а только я не люблю неправды! Не люблю, когда обманывают да еще других потом винят!
- А он и не винит никого - ни черта, ни бога! - вступилась за него Сорока.
- Не виню...
- Так не говорите, что неправильно померяли. Вы полторы десятины не вписали!
- А что ему - самому вписать надо было? - отозвался Ларивон, и Глушак кивнул в знак согласия.
Тут в спор ввязался Хоня, уколол:
- Попросить надо было кого-нибудь - кто грамотный!
Миканор поискал взглядом по хате.
- Вот тут еще один забыл померить свою землю. - При этих словах Глушак почувствовал: о нем сейчас говорить будет. - Не домерил без четырех саженей три десятины!
- Кто это? - выскочил Андрей Рудой.
- Это - Глушак Халимон.
Лицо, плечи, руки Глушака налились чем-то тяжелым, как горячая глина, но он переборол злобу, сказал спокойно:
- Ну, так спасибо, что перемерил.
- Не за что, - уколол Миканор.
- Старался же, ходил всюду. Сам я, может, век не собрался бы померить!
- Вы и семью посчитать не собрались, лишнего вписали.
- И за это спасибо. Помог и тут.
Глушак подобрал полу кожуха и снова нагнал на лицо сонливое выражение: трудно было понять, то ли слушает человек, то ли дремлет. Но внутри у него все кипело. "Перемерил! Подсчитал! Некому перемерить тебя по спине дубиной!
Да посчитать твои ребра, пес шелудивый!"
От злости он не мог даже слушать Миканора, но и не слушать было нельзя. Самое важное, если рассуждать трезво, было еще впереди, - сколько ж постановят отрезать земли?
То, что этот рябой ткнул его лицом в грязь, еще полбеды:
стыд - не дым, грязь можно и стереть с лица. Настанет наконец такой момент, что и самого приблуду этого ткнуть в грязь можно будет, да так, что он не утрется и не отмоется!
А земля - это земля, не дым, не стыд. Когда режут ее, все равно что режут сердце...
- Так вот, чтобы не было такого, - бередили Глушака Миканоровы слова, такого, что у одного поле на версту, а у другого - как баба сядет, так юбкой все и закроет, надо кое-кому прибавить земли. А кое от кого, не секрет, конечно, отрезать. Чтобы не было у одного густо, а у другого пусто.
Эти слова Миканора вызвали в хате удовлетворенный гомон.
"Рады чужого добра урвать, босота гулящая!"
Где только научился хитрости Даметиков приблуда: начал разговор о переделе не с того, у кого нужно отрезать землю, а с того, кому и сколько добавить надо. Как бы привлекал на свою сторону людей, заманивал. И это ему, видимо, удалось: хоть и настороженно, не вылезая вперед, люди слушали его одобрительно, Глушак невольно отметил, что больше полдесяткны "прирезали" Зайчику, почти столько же Василю Дятлику. У этого сопляка, когда услышал, сколько прибавят, аж глаза загорелись. Словно брал уже землю, смотрел, ке мало ли, хорошая ли! "Вот ненасытная утроба".
"И Зайчик - хоть бы слово! Поманили обещанным - он и готов, перебежал!"
Но мысли эти почти бесследно исчезли перед тем большим и страшным, что неумолимо приближалось: сколько же отрежут?
- Эту землю нам никто с неба не скинет! - проговорил Миканор. - Ни бог, ни царь и не герой, как говорится в нашей песне "Интернационал". Царя давно уже нет, не секрет, и кости его сгнили. Как уже доказано, бога и не было никогда. А герой теперь - это народ. Народ и устанавливает теперь порядок. Народ и землю делит так, чтоб было по справедливости... Вот и мы должны обрезать землю у тех, у кого есть лишки!
Глушак аж зубами заскрипел при этих словах. "У кого есть лишки!" Еле удержался, чтобы не закричать: чувствовал, знал, что все равно никто не поддержит. "Лишки"! Чтоб тебе за эти лишки весь век на том свете гореть!"
- Так вот, у каких людей мы должны забрать лишки? - Голос Миканора будто тверже стал. Решительно, непоколебимо объявил: - У Глушака Халимона пять десятин!..
- Ого, распорядился! - первым откликнулся Евхим, стоявший где-то в сенях.
Старого Глушака душил гнев. С трудом преодолел удушье, разъяренно выдавил:
- Ты д-давал мне их, эт-ти п-пять десятин?! Что распоряжаешься? !.
- Это - решение комиссии.
- Комиссия твоя дала нам эту землю? - крикнул Евхим.
- Советская власть дала! - заявил Зубрич.
Глушак, взбешенный, хотел выругаться, но вовремя сдержался. Евхим протиснулся на середину хаты, готов был, казалось, ринуться к столу, в бой.
- Советская власть дала, - заговорил, закричал он, - так она дала ее, эту землю, не затем, чтоб вы ее отбирали!
- А мы и не отбираем! Мы обрезаем лишки!
- А ты спрашивал у меня, лишняя эта земля или нет? - дрожа, просипел старик.
- Мы и так знаем!
- Как же ты это узнал?
- Из советского закона.
- Очень ты знаешь эти законы, грамотей! - стоял, брызгал слюной старик.
- Ничего! - уверенно и вместе с тем с угрозой проговорил Евхим. - На вас тоже управа есть.
Сильный, широкоплечий, в кепке, лихо сдвинутой на ухо, он повернулся спиной к столу и твердо, решительно, тая какую-то угрожающую уверенность, направился к выходу.
Старый Глушак запахнул кожух и, чувствуя, что внутри все дрожит от гнева и ярости, сел. Заметил, как тихо стало в хате. Если и надо было идти сюда, потеть в этой духоте, то хотя бы ради этого момента. Пусть все видят, что он легко не уступит, не даст легко обобрать себя.
"Евхим - молодец: так удачно выступил! И про управу вовремя сказал! Вон как остыли многие! Все-таки боятся! - У Глушака снова ожила надежда: Может быть, не осмелятся брать, откажутся... Может, сорвется все?.."
Миканор хотел заговорить, но его опередил Зайчик:
- Есть тут неясность одна!
- Какая неясность?
- А такая. Ты, Миканорко, может, прояснишь ее. Как председатель. С землей этой заодно коней, Миканорко, не прирежут?
Дурашливый вопрос этот вызвал смешок, особенно среди молодежи, где Зайчик-штукарь был в необыкновенном почете. Смеялись не только тому, что услышали, но заранее и тому, что еще выкинет: знали, Зайчик вымудрил что-то.
Миканор, увлеченный спором с Глушаками, не сразу понял каверзный вопрос и смешок.
- О чем вы это, дядько?
- Да вот спрашиваю: коней тем, которым прирезают землю, не прирежут заодно?
Под шумок Зайчик разъяснил:
- Кому, мол, коня. Кому - полконя. Кому - четверть.
Кому - хвост, а кому - гриву...
- Дятел, тут тебе не вечеринка! - строго объявил ему Дубодел.
- Так я и сам вижу, что не вечеринка.
- Видишь - так нечего кривляться. Серьезное дело разбирается. Это тебе не комедия!
- А кто говорит, что кумедия! Кумедия - это вот весь разговор о земле, о переделе. - Зайчик не дал Дубоделу прервать себя: - Что мне земля эта,-если я без коня все равно обработать ее не смогу!..
