Любимчик Эпохи. Комплект из 2 книг - Катя Качур

Все-то ему всё равно. Пригрела змеюку на груди своей под старость лет. Господь будет судьей между мной и тобой[4]. У-у-у. – И погрозила пальцем шкафу. А толку-то? Все равно Купринька ее не видит. Одернула бабушка Зоя передник, ногой притопнула, аж как-то театрально получилось, не совсем взаправду словно. Но топай не топай, а внимания не добьешься. Пустое это. Пустое и детское, что ли. Купринька вон ногами не топает. Получается, он взрослее бабушки Зои? Получается, что так. Так что не нужны ему сказочки, он не верит в них. А где ж тетрадочка с записями? Бабушка Зоя порылась в мешочке под зеркалом: там доживали свой век старые газеты, ожидая, когда их пустят на заклейку осенних окон, хранились поздравительные открытки от дальних родственников, которых не помнишь на столько, что они уже и не родственники словно бы. И пряталась та самая тетрадочка в косую линейку. Сорок восемь листов. Исписано пять. Стало быть, это бабушки-Зоин дневник, что ведется нерегулярно, по самым важным событиям. Вот, скажем: «Понедельник, 2 марта (год не указан). У меня появился он». Запись короткая, потому что день был нервный и суетный. Больше написать не нашлось тогда ни сил, ни времени, а отметить дату хотелось все же. Какой же это год был? 2010-й ли, 2012-й ли? Нужно было сразу записывать. И Купринька тогда еще не Купринькой был, а так – безымянышем. Купринькой он чуть позже стал. Где же это? Ага, вот: 5 мая, опять год не написан. «Предумала новому житилю имя. Назвала Купринькой в честь писателя Куприна». У бабушки Зои книг немного, две всего: Библия и томик рассказов Куприна. От матери еще достались.

Бабушка Зоя их не читала, это вообще не ее – читать. Глаза болят, да и зрение с юности ужасное, да и дел без чтения по дому полно. До того ли? Библию, правда, полистала, кой-какие цитаты оттуда выхватила, постаралась запомнить, а что с первого раза не усвоилось, то еще перепрочла. Все так, урывками – на этой странице предложение, на той другое.

Вот и хватит с бабы Зои. Но томик Куприна был ее любимым. Темно-синий, с истершимися золотистыми буквами, шероховатый.

Бабушка Зоя часто снимала его с полки и гладила, гладила, гладила морщинистой рукой, окончательно стирая золотые буквы на обложке. Книга медленно увядала и старилась вместе с бабушкой Зоей. Придет время, и она так же окончательно посереет, стухнет и умрет. Закопают Куприна в землю вместе с бабушкой Зоей: она будет гнить, поедаемая червями, отделяться плотью от костей, а томик развалится постранично и осыплет белые баб-Зоины косточки бумажной своей трухой. А вот еще в марте, уже другого года: «Купринька шумит. Марья приходила, чуть ни выдался ей. Сказала ей, что крысы в подполе завелися. Кажись, поверила. Марья чай пила, а я все слушала, не будет ли еще шуршать». И на следующий день: «Марья всем растрезвонила, что я головой тронулася. Говорит, что мне шорохи мерещатся там, где их нет, и что я глазами страно кошу, когда чай пью. Будто у мня в комнате кто сидит, а там нет никово на самом деле. Я вот чо думаю: пускай так думают обо мне. Так лучше, чем про Куприньку моего прознают. А сумасшедшую и стороной обходить начнут». Но не начали. Иногда за спиной баб Зои у висков пальцами крутили, но в гости все равно наведывались. Беда-беда. И не спровадишь ведь, не выставишь, в чае да баранках не откажешь. Как-то не по-соседски это, не по-деревенски. Не поймут, нет. Ну, а что пальцы у висков? Пусть себе крутятся! Жалко, что ли? Лишь бы не переломались. Да, тетрадочку бы вести почаще стоит. Записей мало, да все короткие. Самая длинная про Марью как раз.

Нет, бабушка Зоя не ленивая вовсе. Нет. Просто писать не любит – глаза уже не те. Больно напряженно писанина эта выходит. А память нужна.

Хорошо бы Куприньку фотографировать, тоже для памяти, да нельзя. Отчего нельзя, бабушка Зоя толком не знает, просто чует так, что не стоит этого делать, не стоит. Вот сказку бы сегодняшнюю позаписать. Хорошо-неплохо. О чем она там? О царевне была, что в одежах черных издохла от грусти. О царевне… Ну, какая же она царевна? Вот, какая с бабы Зои царевна? Погорелого театра! Ишь, чего думала: не желаю вроде как быть столбовой дворянкой, а мечтаю быть владычицей морскою! Где мое разбитое корыто? Не то ли, в котором Куприньку купаю? Или не корыто это вовсе, а жизнь моя вся разбита, да так, что к рыбке не ходи, рыбку не проси ни о чем. Тьфу ты ну-ты! Сплошные сказки в голове! Надобно будет еще Куприньке рассказать. Коли выйти надумает.

Глава 4

– Купринька, радость моя, выходи! Возведи глазья твои и посмотри к северу, к югу, на восток и запад[5]. Вечор уж наступил.

Сегодня отобедал Купринька бабушкиными щами, по сему можно считать, что простил. Всю тарелку вылакал и хлебушком закусил. Любо-дорого. Так что к вечеру приготовилась бабушка Зоя ко свиданьицу. Едва сумрак наступил, ставни захлопнула. Но ставни старые, старше бабушки Зои, поиссохшиеся, щелятся местами, поэтому на всякий случай окна еще и зашторила. Шторы плотные-плотные, ни свет, ни недобрый взгляд не пропустят. Разожгла тут да там свечи и одну лампадку, оставшуюся с незапамятных времен. Можно, конечно, и электричество бы оставить, но на всякий случай лучше все повыключить. И от соседей, чтоб не долбились в дверь, чтобы точно видели: в доме все спят. Ведь, коли свет электрический в щель дверную кто углядит, не отнекаешься, не оправдаешься, чего эт не отворяла. А свечное свечение и само в щели не полезет, а ежели уж и просочится как-то случайно, то всегда можно на ночник списать. Боюсь, мол, совсем-то без света спать, нужна мне крохотная лампочка, чтоб кошмары ночные отгонять. А потом Купринька света большого боится (баб Зоя так порешила). Потому и днем из шкафа не выползает. А по ночам – только при свечах. А ему надобно хоть маненько прогуляться, хоть по дому из угла в угол – и то хорошо.

«Встань, ходи по земле в долготу и ширь»[6]. Бабушка Зоя поскреблась по дверкам шкафа:

– Выходи, милой, выходи. – Купринька поскребся ей в ответ. – Давай-давай, – поторапливала его бабушка Зоя, – ужин уже стынет. Дверь тихонько скрипнула, приоткрылась, и выкувырнулся наружу человечек. Сам махонький-махонький, про таких пишут сказки, где их «Мальчик-с-пальчик», пузо на выкате, голова лохматая-прелохматая, месяцами нечесаная (не дается ни подстричь, ни расчесать). Карие глаза, даже не карие – почти черные, что смородинки, по комнате быстро прошарились и успокоились. Человечек отполз на