Пробуждение - Михаил Михайлович Ганичев
— Бросай топор, айда в город, — закричал Штопор, выхватил топор и закинул в сарай. Топор упал на уложенную поленницу и опрокинул ее. — Глянь, что в городе творится! Народу… На площади митинг.
Со всех сторон к площади стекался народ. Слышны были говор, топот, трескотня. Самая большая колонна, в несколько тысяч голов, двигалась от металлургического завода. Из толпы раздавались возмущенные голоса; недалеко от Павла, Степанова и Штопора какой-то мужик в расстегнутом плаще и со съехавшим на сторону галстуке призывал к спокойствию. На тротуарах, прижимаясь к домам, стояли зеваки, многие, видимо, не понимали, что происходит, спрашивали друг у друга и, не получив вразумительного ответа, ждали, что будет дальше. Где уж понять обывателям, — при социализме и столько недовольных!
Подъехал грузовик. В кузов заскочил молодой парень, поднял руку и, не дожидаясь, когда стихнет гул толпы, громко заговорил:
— Товарищи! Довольно кланяться и просить милости! Пора стать на защиту наших прав! Для чего работаем, товарищи, если на штаны заработать не можем! Вперед, товарищи!
— Вперед! — заорала толпа.
Перед глазами замелькали кепки, шапки, лица, красные от натуги, с орущими ртами. В свирепом хоре голосов раздался пронзительный свист, он точно кнутом подстегнул людей, заставляя их броситься вперед, неистово выть, махать в угрозу кому-то кулаками.
Толпа всколыхнулась, застонала и поплыла к многоэтажному, богато отделанному зданию — к городскому начальству.
Впереди, перед зданием замаячили фуражки милиционеров. Функционеры решили не сдаваться. На помощь милиции были стянуты солдаты. Каждый строй имеет свою конституцию, и на основании этой конституции он защищает себя.
Павел не заметил, как вместе со Штопором очутился впереди всех. Степанова нигде не было. В толпе появились темные личности, одинаково подстриженные, с поднятыми воротниками у плащей. Они насильно совали в руки людям кому арматурины, кому ножи. Сунули арматурину Павлу, но Павел откинул ее далеко вперед, арматурина упала, загремев. Штопор почему-то не бросил свою. Видимо, он настолько был потрясен увиденным, что уже ничего не замечал, ни на что не реагировал.
Толпа подошла к зданию городского аппарата и стала требовать начальство. Никто не выходил к толпе, и так было ясно, что разговора не получится. Слишком много требовала толпа. Ну кто же уравнивает ее с аппаратом? Тогда надо давать каждому по черной «Волге» и участки под дачу по пятьдесят гектаров. Подскажите, товарищи, где взять все это?
Милиция и солдаты начали потихоньку оттеснять толпу. В этот момент кто-то бросил камень в окно второго этажа, послышался звон разбитого стекла. Толпа уже ревела одним голосом. Павел хотел уйти, почувствовав головокружение и тошноту, но сзади плотной стеной стояли люди. В этот момент из толпы выскочил тип с золотыми зубами и ударил ломиком милицейского офицера. Тут же повыскакивали другие, вооруженные прутьями. Началась свалка. Троих милиционеров убили наповал. Неожиданно раздались выстрелы, послышались крики, стоны… Золотозубого за волосы тянули к милицейской машине. Убегая, Павел оглянулся: сзади валялся Штопор со сжатой в руке арматуриной, вокруг головы была лужа крови. Толпа стала разбегаться в разные стороны: кто в ворота дворов, кто в подъезды домов. Милиция гналась за убегающими и била по спине резиновыми дубинками. Увидев литой чугунный забор, за которым находился кинотеатр «Садко», Павел перемахнул через него и даже не обратил внимания на афишу, на которой старательный художник добросовестно написал: «Человек с ружьем». Шли повторы старых фильмов. Навстречу бежал Степанов. Когда поравнялись, Павел заплакал и махнул головой в сторону площади:
— Там, Коля Иванов… Убит…
— Чего мелешь! — Степанов огненным взглядом опалил его, потом схватил за плечи и стал трясти. — А ну повтори… Убью… Повтори…
— Там Коля… убит… — повторил Павел и заревел во весь голос.
Степанов побледнел, сел на ступеньку и тоже заплакал.
Как на грех, светило ярко солнце, в голубом небе летали стрижи: никакого дела не было им до людей. У птиц свои заботы. От земли шел теплый пар.
Павел до того был потрясен только что пережитым, что не помнил, когда и как расстался со Степановым. В ушах все еще стояли выстрелы, разноголосый вой, крики. В глазах торчали Штопор и лужа крови, милиция с палками, солдаты с автоматами и подвижное тело толпы, растянутое по всей длине улицы, — оно то колыхалось, то уклонялось от ударов.
Павел не помнил, как забрел в другой конец города. Здесь было спокойно, и горожане шли по своим нуждам, как в обычные дни. Павел ни о чем не думал. Только бы вновь не заплакать. А что с того? Степанов тоже ревел. Только бы не горевать! Нужно собрать в кулак всю силу воли, сжать зубы, затормозить учащенный стук сердца. Раз… раз… раз… У встречных людей улыбки на лицах, словно бы ничего не случилось, словно бы все происшедшее в порядке вещей. Как люди могут смеяться, когда плакать охота? Нет! Надо забыться, не вспоминать. Тяжело в семнадцать лет преодолевать такие нагрузки. Вперед, только вперед, и никаких остановок. Мимо проносятся машины; позванивая, бегут трамваи. У газетного киоска очередь, часто попадаются женщины с тяжелыми сумками, кажется, у них нет мыслей, кроме той, как накормить семью; молодые мамы катят в колясках детей. Зачем, кому нужны дети? Чтобы их потом били резиновыми палками, чтобы они, как Штопор, навсегда остались на мостовой, с лужею крови вокруг головы?..
Уже стемнело, когда Павел дошел до дома дяди. Он остановился у калитки. Ему показалось, что вокруг стало еще непригляднее, еще мучительнее, еще больнее! И подумалось: почему простые люди такие несчастные?
