Феликс убил Лару - Дмитрий Михайлович Липскеров
– Только с чешуёй!
Она удивилась: прямо с чешуей жарить?!
Абрам захохотал и пояснил, что ему можно рыбу, у которой есть чешуя. Конечно, ее перед приготовлением счищают.
– А есть рыба без чешуи? – опять удивилась она.
– Сто видов! – взмахнул руками Абрам. – Осетрина, угорь и… Всех не перечислишь!
– А нам сазанов прислали! – похвастался Протасов. – Крупных, как… – он не нашелся, с кем или с чем сравнить, и сказал просто: – Огромных! У них каждая чешуйка с ноготь большого пальца!.. Прудов и озер у нас здесь в достатке. Правда, все больше искусственных!
За столом, под рюмочку настоящей русской водки «Белая березка», он поведал о своем желании, чтобы все жили в мире, особенно его собратья по происхождению и вере:
– Им очень достаётся!
Выпили. Затем выпили под простые соленые огурцы за то, что они дважды соотечественники.
– За Родину! – произнес тост Протасов.
– За Родину! – ответил Фельдман и добавил: – За Родину, которой больше нет!
Она принесла зажаренных в масле сазанов, к ним рассыпчатую картошку, да и всякой зелени было предостаточно. Поглядела на мужчин, села на край стула, чтобы, если что, тотчас отлучиться на кухню.
– Я сметанкой помажу, – объявил Протасов. – Сметана здесь… У соседки берем, сама делает!
– А вам и сметану нельзя? – еще более удивилась она.
Но вместе с удивлением и присутствием за столом казалось, что женщина ощущает себя одновременно и в другом измерении, так, во всяком случае, определил Абрам Моисеевич. Он отлично знал это другое измерение, насмотревшись на Рахиль, беременную их первенцем. Он понимал, что женщина живет в реальном мире только малой частью своей, что истинный мир – внутри ее живота, в котором плещется сейчас младенец, пока умеющий разговаривать с Богом… Женщина как бы продолжает любить своего мужа, но бы ей хотелось отстраниться от него совсем. Она и отстранилась незримо… Если бы Абрам не изучал сотни умных книг, во многих из которых имелся подход к этой теме и тысячелетние знания, он бы, вероятно, сошел с ума оттого, как отстраненна от него была его жена Рахиль. Конечно, он бы испугался, что теряет ее, что нет любви в ее сердце к мужу своему… Одновременно с этими воспоминаниями Фельдман видел в этом брутальном русском совсем крохотное беспокойство на ту же тему, но казалось, что он также упрежден о том, что будет, а потому готов к наступающему.
Они выпили еще – за мир во всем мире. Поели сазана, и Фельдман подумал о том, что лет сто не ел речной рыбы, с Михайловска. Да и то там плотва да карась. Остальное все мужики выловили или предприятия потравили отходами.
– Бесподобная рыба! – восхитился гость.
Она улыбнулась, слегка приоткрыв рот, из которого заструилось то невидимое, во все времена сводящее с ума и военных, и гражданских, генералов и министров, даже соблюдающих евреев, имеющих своих цариц с родными молекулами, а в придачу царевен и царевичей. Абрам почувствовал неладное сначала телом, а потом и головой. Он тотчас понял, что у этой женщины нет национальности, как нет и веры, она жива лишь неземным инстинктом и божественным происхождением. С ней, как и с ее еще нерожденным ребенком, говорит Всевышний. Но она не слышит Его – или не хочет слышать. Ей достаточно заливистого смеха крохотного сазанчика, плавающего сейчас в водах ее океана. Она как-нибудь потом наговорится со Всевышним. Он читал о такой женщине, жившей тысячелетия назад, в книге, которая была в иешиве под запретом. Речь шла о белокожей царице Клеопатре, правящей Египтом. Из истории они, конечно, знали и о царице, и о Риме, о сбежавшем в Египет Марке Антонии, но о том, как влекла царица Клеопатра всех мужчин, убивая их, или живя с ними, им было неведомо – такие книги считались уж очень отвлекающими от праведной жизни.
– Марк тоже недолго наслаждался ею! – вслух сказал Абрам.
– Что? – спросил Протасов.
– Что? – спросила она.
Когда Протасов пришел в себя, то сквозь проступающее утро увидел Абаза, который сидел к нему спиной и смотрел в небо с тускнеющими звездами. Он что-то держал в руке, слегка светящееся, и казалось, что человек медитирует. Неподалеку от него, на дереве, на большом суку, расположились ангелы и вновь чирикали о чем-то веселом. Протасов обернулся на шум и нашел своего конька со сломанной шеей, хрипящим и глядящим на своего хозяина, будто говоря ему: «Я не хочу умирать! Сделай что-нибудь. Я служил тебе верой и правдой. Мне очень больно!»
– Положи ему руку на шею! – сказал Абаз.
Протасов подчинился, и Конек, под теплой рукой вдохнул три раза, затем, выдохнув, закрыл глаза и улетел в свой лошадиный рай. Протасов почти заплакал, но взял себя в руки. Зато закричал во всю младенческую мощь новорожденный, который был не кормлен и не мыт… Рядом валялся теперь уже в прямом смысле падший ангел и делал вид, что он умер как и этот уродливый мерин.
– Тоже того, – констатировал Протасов, на что Абаз высказался о немедленных похоронах крылатого, встал и отвалил с земли большой камень, сказав, что ангел будет похоронен под ним.
– А то его сожрут дикие животные!
Ангел с причиндалами притворялся до последнего. Его голова болталась, когда Абаз нес на ладони его тело. Он даже пустил посмертную слюнку для правдоподобия. Его недвижимое тело уложили в ямку, и Абаз уже намеревался укрыть его вечным одеялом, подняв камень над головой, как трупик вдруг разразился матерной бранью!
– Вы, пидарасы, мучаете меня! Ишь, блядь, заковали в цепи. И что тут? Подумаешь, козу трахнул – кто там без греха, уебаны?!
– Предлагаешь бросить в тебя камень? – уточнил Абаз и напряг мышцы.
– Прости, меня великодушный! – вскочил бородатый ангел и приник к ноге Абаза, гладя ее своим маленькими кривыми ручками. – Не вели казнить, гимн сердца моего, оставь жизнь! Попутал я тут с христианством! – кружил вокруг ноги будто вокруг пилона мерзопакостник.
– Ты же вечный! – засмеялся Абаз.
– Но боль чувствую! А каково это – камнем с двух метров!.. Садист!..
Абаз оборотился к Протасову:
– Времени мало. Эти, – он указал на воркующих ангелочков, – и этот… Короче, отпускаю вас! Летите, куда вам положено. Все, что вы могли сделать, уже сделано!
Парочка безмозглых вспорхнула и тут же растворилась в воздухе.
– Сними цепь, варвар! – взмолился скотоложец.
– Потерпишь! Или под камень?
Ангел тяжело оторвался от земли, с трудом набирая высоту, вскричал «ебать-колотить!», а потом, как и двое предыдущих, исчез в теплом воздухе, а цепь
