Безутешная плоть - Цици Дангарембга
Ма-Табита делает шаг вперед, и лицо ее выныривает из ночи. Она в одной ночной рубашке из замбийской ткани, на ногах шлепанцы.
Ты открываешь дверь.
– Свет. Я видела, – в тревоге шепчет экономка. – Я всегда его вижу. Только сегодня что-то очень много.
На крыльце, вокруг фонаря, потревоженные порывом ветра, порхают летающие муравьи.
– Входи, – отвечаешь ты. – И все? Тебе ничего не нужно?
– Я просто удивилась. Все время горел свет, а потом появился большой, – продолжает шептать Ма-Табита. – Я так и сказала Ба-Табите. Я спросила, все ли там в порядке, если у мадам все время горит свет. Он сказал: пойди проверь.
Ты ждешь. Ма-Табита стоит как вкопанная.
– Понятно, – киваешь ты.
– С вами все в порядке, мадам?
Ты берешь себя в руки и отвечаешь, что решаешь один рабочий вопрос, уже несколько ночей.
– Простите, мадам. Я не хотела вас беспокоить, – извиняется Ма-Табита. – Мы с Ба-Табитой подумали, может быть, что-то случилось.
– Спасибо, Ма-Табита, все в порядке! – Ты заставляешь себя улыбнуться и добавляешь: – Пожалуйста, не называй меня «мадам». – Ты медлишь и, прежде чем продолжить, делаешь глубокий вдох. – Мисс. Мисс Сигауке.
– Спокойной ночи, мадам мисс Сигауке, – говорит Ма-Табита.
Ты слушаешь, как ее резиновые шлепанцы хлопают по пятке, а затем более тихий стук ноги о землю. Когда все стихает, ты по внезапной прихоти оставляешь дверь открытой, возвращаешься к письму и еще раз обдумываешь, как поступить. Что будет, если ты разыщешь адрес Чинембири? Может, над тобой просто посмеются, что ты пришла извиниться спустя столько времени? Если женщина в тебе могла так избить их дочь, откуда вдруг взялась слабость раскаяния? А почуяв слабость, что они сделают? А вообще у Элизабет большая родня? Кто они? Сколько там молодых дядьев, двоюродных, сводных братьев, если они решат поквитаться?
Все обдумав, ты выводишь две строчки миссис Самайте с просьбой о встрече. Несешь конверт на работу и кладешь его в лоток Педзи, которая все еще выполняет обязанности администратора, хотя ее и повысили до менеджера проектов.
С работы миссис Самайты звонят через несколько дней, и уже назавтра ты сидишь на расшатанном деревянном стуле возле стола, на котором сидела во время собеседования, когда знакомилась с ней. Ты с тоской смотришь мимо директора на забитый спортивными наградами шкаф.
Миссис Самайта огорчается, когда ты сообщаешь ей, что должна немедленно извиниться перед Элизабет и ее родными. Она дает тебе понять, что девушка оглохла на одно ухо и из-за лечения пропустила несколько месяцев, поэтому ей пришлось остаться на второй год. Директор предлагает тебе встретиться с Элизабет прямо сейчас, ничего более не предпринимая. Когда перед тобой открывается более простая возможность, ты испытываешь в груди облегчение. Может быть, выход, думаешь ты. Но все-таки не отступаешь, ибо теперь, найдя в себе силы, ты сосредоточена исключительно на своем раскаянии. В конце концов зовут Элизабет. Она делает вид, что не замечает тебя, только отвечает на твое: «Мхоро, привет, Элизабет!». Сама она ничего тебе не даст, но не возражает, чтобы директор записала тебе ее домашний адрес.
Твоя бывшая ученица живет в Хайфилдсе, районе, где в колониальные времена платили по два фунта за аренду, однако при Независимости правительство перевело почти весь жилой массив селения в частную собственность. Многие теперь стали домовладельцами, в том числе и Чинембири, и поскольку хозяина, который имел право выселить, не стало, в маленький домик из сельской местности съехалось множество членов клана.
Когда ты подходишь, Май Чинембири стоит, наклонившись над невысоким бугорком, отделяющим ее участок от дороги. Параллельно улице она вскопала грядку и сажает в нее батат. Молодые ребята (вероятно, разнообразные родственники Элизабет, решаешь ты) курят у ворот, а мужчины постарше отдыхают на ступеньках домика, попивая коктейли из картонных стаканчиков.
Ты держишься почтительно. Представляешься мисс Тамбудзай Сигауке.
– А, так это ты убиваешь чужих детей, – говорит старший брат Элизабет после церемонии представления и косится на свою сигарету. – И калечишь им уши, хайкона?[45]
Ты опускаешь голову. Слезы сами капают из глаз. Ты стискиваешь челюсти, чтобы они не заметили твоей слабости.
– Да посмотрите на нее! Ха, может, что-то не так. Посмотрите, как ей жалко, – раздается голос с крыльца.
Ты чувствуешь, как на тебя устремляются глаза человека, произнесшего эти слова.
– А тебе бы не было жалко? – сухо начинает его сосед, который, в отличие от остальных, пьет «Скад». – Тебе бы тоже было жалко, если бы кто-то собирался сделать с тобой то же самое, что ты сделал с другим, и ты бы знал, чтó именно ты сделал с тем другим, правда?
– Да, поди разбери, – соглашается старший брат с последним Чинембири. – Может, она просто хочет на нас посмотреть. Когда такие, как она, вообще на нас смотрят?
– Если бы она была политик, я бы высказался на выборах, – размышляет любитель «Скада». – Может, она так тренируется, как ты думаешь?
Кто-то из молодых улыбается, но губы их напряжены, а взгляд суров.
– Тетенька, идите. Мы вас видели. И узнать узнаем. Но если вы сейчас уйдете, тихо, без неприятностей, мы просто скажем, что вопрос решен, – подводит черту старший брат.
Атмосфера немного разряжается.
– Делайте, что он говорит, – кивает второй юноша. – Он крепится, но мы его знаем. А вы нет. Если его прорвет, никто не удержит.
Май Чинембири вытирает руки о замбийскую накидку.
– Я все слышала и не понимаю, почему вы еще здесь. – Мать твоей бывшей ученицы выдвигает подбородок. Голос у нее спокойный. – Почему вы не уходите? Почему? Это не ваше ухо оглохло.
Ты все стоишь, и женщина сначала прищуривается, а потом закрывает глаза. Молодые люди ждут. Май Чинембири смотрит на них. Наконец она делает шаг вперед, протягивая руку.
Ты берешь руку и хочешь удержать, но Май Чинембири тут же убирает ее.
– Сюда, – кивает она.
Ты идешь за ней к
