Петр Краснов - Ненависть
Страхъ за себя и равнодушiе къ участи другого, чувства такъ хорошо и крѣпко привитыя совѣтскимъ гражданамъ, вдругъ смѣнились жаждою движенiя, желанiемъ какъ то помочь, что-то сдѣлать свояку. Антонскiй вышелъ изъ Эрмитажа. Все такъ-же равнодушно и — Антонскому показалось — скучно свѣтило полуденное iюньское солнце. По поломаннымъ торцамъ смерчомъ завивалась пыль. Чекисты и «мильтоны» похаживали по улицѣ и группой стояли у зданiя Окружнаго Штаба. Голубой папиросный дымокъ поднимался надъ ихъ сѣрыми, длинными рубашками, тамъ слышался грубый смѣхъ. Въ автокарахъ, привезшихъ интуристовъ дремали шофферы.
Антонскiй наискось перешелъ громадную площадь Урицкаго. Онъ шелъ теперь домой, чтобы предупредить Ольгу Петровну.
Онъ сдѣлалъ это неумѣло и неосторожно и, когда Ольга Петровна упала на полъ и забилась въ слезахъ, несвязно что-то мыча, Антонскiй совершенно растерялся и сталъ звать на помощь. По счастью Летюхина была дома… Она помогла Антонскому уложить Ольгу Петровну въ постель, принесла ей воды и, выслушавъ нескладный разсказъ Антонскаго, вразумительно сказала ему:
— Вы вотъ что гражданинъ, чѣмъ панику то разводить вы вотъ что. Тутъ дѣло простое, можно даже сказать — обнаковенное дѣло. Засыпался вашъ Матвѣй Трофимовичъ, ну и забрали его. Какъ-же иначе то?.. Это вамъ не при царизмѣ, когда все позволено. Теперь ничего не позволено. Однимъ словомъ — молчи, не дыши… Ежели вы говорите, что чекисты его повели, не иначе, какъ на Шпалерку, въ Гепеу. Наврядъ ли на Гороховую, или въ Кресты. Вы, гражданинъ, вотъ что. Съѣздите туда, подушку, одѣяло отвезите, узнайте отъ сторожей, что и какъ?.. Вездѣ люди… Безъ людей-то какъ и быть?.. Можетъ быть, и свиданiе какое тамъ допустятъ… Отъ сумы, да отъ тюрьмы, кто уйдеть. Онъ, гражданинъ то вашъ, — старый… Можетъ и такъ обойдется. Ну тамъ постращаютъ его какъ слѣдуеть, да и отпустятъ. Что онъ тамъ, никого не убилъ… Не укралъ…
Слова Летюхиной подѣйствовали на Антонскаго странно успокоительно. Эта женщина какъ то лучше знала и разбиралась въ совѣтскихъ порядкахъ и обычаяхъ. Ольга Петровна затихла и лежала безъ движенiя. Антонскiй все равно ничѣмъ не могъ ей помочь. Онъ забралъ подушку, одѣяло Матвѣя Трофимовича и его куртку и голодный, усталый, обуреваемый жаждою дѣятельности помчался на трамваѣ на Шпалерную улицу въ домъ предварительнаго заключенiя.
IV
Вернулся Антонскiй уже подъ самую ночь, когда Шура сварила немудреную похлебку, привела въ себя Ольгу Петровну и кормила ее.
— Дайте и мнѣ поѣсть, — жалобно сказалъ Антонскiй, ни съ кѣмъ не здороваясь и садясь къ столу. — Смерть, какъ ѣсть хочется… Съ утра…
Ольга Петровна его перебила:
— Что Матвѣй, — строго сказала она.
Антонскiй смутился. Какъ могъ онъ такъ забыться?.. Все проклятый голодъ!.. Шура наложила ему рисовой каши на водѣ. Остатокъ парижской посылки.
— Нашелъ его на Шпалерной.
— Видалъ?..
— Нѣтъ… Къ нему не пускаютъ… Да, тамъ… Цѣлый департаментъ… И, какъ бы — кассы. Надо номеръ знать… Все по номерамъ… Насилу добился… Онъ теперь — 928-й номеръ… Обѣщали все передать. Вотъ и росписку даже дали… Сказали… — тамъ, люди какiе-то, тоже приходили, такъ посовѣтовали — непремѣнно, чтобы «передачу» — хлѣба, картофеля варенаго… хорошо огурца… говорятъ… ихъ… не кормятъ… только вода горячая… Это люди мнѣ говорили тамъ…
— Да… Непремѣнно, — сказала Ольга Петровна. — Я это сама понимаю… Я сама… Передачу…
Они все говорили громко. Теперь уже нечего было стѣсняться. Горе вошло къ нимъ, свершилось, и казалось, что уже ничего не можетъ быть хуже того, что случилось.
— Да… Передачу?.. Женюша, милая, посмотри, что у насъ тамъ осталось?
— И смотрѣть, мама, нечего. У насъ сейчасъ ничего ровно нѣтъ… Завтра мы должны были всѣ идти въ общественную столовую, у Шуры есть квитки.
— А изъ кооператива развѣ нельзя чего нибудь получить?..
— Все забрано…
— Да, правда… Мы — лишенцы… Мы живемъ на вашъ паекъ… Намъ никогда не хватаетъ. Но вѣдь надо… Какъ нибудь?..
Никто ничего не сказалъ. Всѣ четверо сидѣли за столомъ. Антонскiй стыдливо — онъ готовъ былъ сквозь землю провалиться — оловянной ложкой выскребывалъ остатки рисовой каши и ѣлъ, ѣлъ, все не въ силахъ будучи утолить голодъ. Шура искоса поглядывала на него. Ея сердце разрывалось отъ жалости къ отцу. Женя положила голову на руки и думала о только что видѣнномъ морѣ, о морскихъ волнахъ, о своемъ «романѣ«, о томъ, что нѣтъ, и не можетъ быть при такихъ обстоятельствахъ любви, о томъ, что ея отца, кого она такъ любила и уважала тащили грубые чекисты и посадили въ тюрьму… За что?.. Ольга Петровна тихо и неутѣшно, какъ плачутъ большiя дѣти плакала и все повторяла срывающимся въ рыданiе голосомъ:
— Передачу… Передачу… Откуда-же ее взять-то?.. Что кому теперь продашь?.. Надо завтра… Ему, голубчику, надо теперь питаться. Сгнiетъ отъ голода въ тюрьмѣ.
Бѣлая ночь въ открытыя окна смотрѣла. Прѣсный запахъ помойной ямы и выгребовъ поднимался со двора… Призрачное и нестерпимо скучное было въ этой ночи, въ смолкавшемъ и утихавшемъ на ночь Ленинградѣ, въ блѣдно-зеленомъ прозрачномъ хрустальномъ небѣ, кротко и печально глядѣвшемъ въ окно.
Никто не ложился спать. Всѣ точно застыли за столомъ въ грустныхъ и безотрадныхъ думахъ.
* * *Подъ утро маленькiй, восьми-лѣтнiй, а какой смышленный! — жиденышъ Миша Ейхманъ изъ девятаго номера обѣгалъ комнаты Лефлеръ, Пергаментовъ и Омзиныхъ, тщательно избѣгая встрѣчи съ Крутыхъ, Персиковымъ и, особенно, съ Мурашкинымъ и таинственнымъ шопотомъ передавалъ, что гражданка Летюхина проситъ всѣхъ собраться у Омзиныхъ въ девять часовъ для дѣлового совѣщанiя.
Въ девять часовъ обязательно Мурашкинъ, Крутыхъ и Персиковъ уходили на службу.
Комната Омзиныхъ, бывшая комната Параши, въ самомъ концѣ корридора подлѣ уборной была назначена для совѣщанiя потому, что она была самая удаленная отъ другихь, и Омзины казались наиболѣе скромными и зажиточными. Самъ Омзинъ, бывшiй красноармеецъ, герой гражданской войны, кавалеръ ордена «Краснаго знамени», былъ плотный, широкоплечiй мужчина сорока лѣтъ съ большою русою, раздвоенною на двѣ стороны бородою и холодными сѣрыми глазами. Такiе въ старой Россiи театральные капельдинеры бывали.
Совѣщанiе устраивала Летюхина. Ни Жильцовыхъ, ни Антонскихъ она не звала.
Въ маленькой комнатѣ, въ одно окно, заставленной вещами, было душно и скверно пахло оть сосѣдней уборой.
Омзины, — Григорiй Григорьевичъ и Агнеса Яковлевна сидѣли въ углу на постели. На табуретахъ и стульяхъ, принесенныхъ изъ сосѣднихъ комнатъ сѣли Левъ Самуиловичъ и Варвара Петровна Ейхманъ, Тамара Яковлевна Пергаментъ и вся семья Лефлеръ. Прислонившись къ плотно запертой двери стояла Летюхина и держала рѣчь:
— Уважаемые граждане, — конечно, я сама сознаю, что то, о чемъ я скажу кое кому въ родѣ какъ и не понравится. Дѣло въ томъ, что вчерашнiй день нашего соквартиранта, гражданина Жильцова, арестовали и отправили на Шпалерку. Мнѣ, конечно, тоже вполнѣ достаточно извѣстно, что гражданинъ Жильцовъ въ родѣ какъ антипартiйное классово-враждебное лицо, не заслуживающее жалости и вниманiя. Но мнѣ, какъ ихней сосѣдкѣ, тоже достаточно извѣстно, что у нихъ въ смыслѣ продовольствiя ничего нѣтъ…
— Ну, посылки-то они получаютъ, — солиднымъ басомъ оказалъ Омзинъ.
— И вѣрно, что получаютъ. Кто объ этомъ говоритъ… Такъ они, что получили все давно проѣли. Ихъ семейство большое. Ртовъ много. Никакихъ и посылокъ то на нихъ не напасешь… Я къ тому говорю, что имъ требуется передача для поддержанiя человѣческаго существованiя. Давайте, уважаемые граждане… Давайте, подтянемся… Выше знамя ленинскаго соревнованiя и кто, что можетъ пусть пожертвуетъ, чтобы убивающаяся въ горѣ гражданка Жильцова могла отвезти своему мужу.
Зарядъ ея рѣчи былъ израсходованъ. Она замолчала, и тягостная настулила тишина.
— Передачу?.. Оно, конечно, можно. Пособрать кое чего у каждаго безпремѣнно найдется. Скажемъ, у Лефлеръ и колбаска есть, и огурчики молодые найдутся, — солиднымъ басомъ медлительно сказалъ Омзинъ.
— А вы видали?… — визгливо закричала Клавдiя Дементьевна Лефлеръ. — Ишь до всего соглядатайствуютъ. Вы о своемъ пекитесь, а до чужого какое вамъ дѣло.
— Своего, гражданка, нынче нѣтъ. Свое строго заказано. Все должно быть общественное.
— Мы еще съ вами въ коммуну не писались. Ну да!.. Есть!.. Есть и колбаса и огурчики… У меня вотъ сынъ именинникъ, ну и хотѣла, чтобы отпраздновать.
