Панас Мирный - Гулящая
В большой, неуютной кухне, освещенной заревом заката, неподметенной и непобеленной, Христя застала Марину одну. Непричесанная, в старом замасленном платье, она сидела под окном, около стола, подперев рукой всклокоченную голову. На мрачном лице ее изображалась печаль, по глазам было видно, что она недавно плакала.
- Марина! - воскликнула Христя.- Что это ты? У людей праздник, а ты такая грязнуха! Чего это ты? Скорее собирайся и пойдем, пока солнце не село - погуляем, на людей поглядим, город мне покажешь.
- Нашла время,- вон какая грязища на улице!- уныло возразила Марина.
- Грязь на мостовой, а по дорожкам много народу гуляет.
- Ну что ж! - махнув рукой, ответила Марина,- Пусть гуляют!
- А ты? Что это ты такая? Уж не стряслась ли, не дай бог, беда? Может, от матери худые вести... больна?.. умерла?..- допытывалась Христя.
Марина помолчала, а потом, уронив слезу, сказала:
- Лучше, если бы умерла!
- Бог с тобой! Что ты говоришь? Опомнись, расскажи, чего ты тоскуешь?
Марина молчала.
- Может, это ты оттого, что люди про тебя болтают? Боишься, как бы до матери не дошло?
- Что ж они болтают? - тихо спросила Марина.
- Бог знает что говорят... тьфу! Я бы им языки отрезала, чтоб не болтали!.. Говорят, будто какой-то паныч подговаривает тебя в деревню к нему ехать. Можно же такое выдумать! - с жаром заговорила Христя.
- Пусть выдумывают!..- с тяжелым вздохом ответила Марина.
Обе примолкли.
- Я тебе твое монисто принесла,- снова заговорила Христя.- На! - И, вынув из кармана монисто, она положила его на стол.
Марина взглянула на монисто - и мрачные глаза ее засветились злобой.
- Какое оно мое? Ну его к черту! Пусть он подавится им! - крикнула Марина и швырнула монисто к самому порогу.
Христя удивилась. Она никогда не видела Марину такой сердитой и неприветливой. Она собралась к ней, чтобы погулять, поговорить, и вот на тебе!.. Сердце у Христи еще больше заныло; она не решалась слово вымолвить; понурившись, отошла она от Марины и села в сторонке.
Солнце садилось. Печальный оранжевый свет скользил по кухне, озарял облупленные стены, неметенный пол, словно зарево близкого пожара освещало все вокруг. В этом зареве, как черный призрак, виднелась под окном фигура Марины. Девушка все ниже и ниже склонялась над столом, словно какая-то тяжесть пригибала ее всклокоченную голову... И вдруг - как повалится на стол, как зарыдает!
- Марина, бог с тобой! Что это на тебя нашло?
Марина плакала.
- Слышишь, Марина! Успокойся... Перестань, расскажи, что с тобой? А то я уйду... Ей-богу, сейчас же уйду!..- и спрашивала и одновременно грозилась Христя.
Марина подняла голову, поглядела на Христю заплаканными глазами... Так маленький ребенок смотрит на мать, когда та рассердится на него. Марина просила подругу не уходить, не оставлять ее. Казалось, глаза ее говорили: взгляни на эти слезы! Разве напрасно они льются? С горести-печали льются они!.. Подожди же: дай им уняться; дай мне успокоиться,- и я все тебе расскажу, все открою... Не оставляй же меня!
Христя подошла к подруге и стала ее утешать. Она начала перебирать всякие случаи из своей жизни и из жизни знакомых людей. Вспомнила про деревню, про девушек и про хлопцев и все старалась рассказать Марине самые веселые, самые смешные случаи. Пересыпанная шутками и прибаутками, речь ее лилась, как ручеек. Если бы перед ней была прежняя Марина, они до упаду смеялись бы с ней над этими шутками. А то Марина, слушая ее, только плакать перестала да изредка разжимала стиснутые губы, чтобы улыбнуться... Все было напрасно! Улыбка у подруги получалась такая горькая, такая невеселая, что сердце Христи разрывалось от жалости.
Вечерело. Желтый свет меркнул, потухал, поглощаемый темнотой. Из глухих углов кухни, из-под постели и от печи наползала тьма, и все от этого мрачнело вокруг.
Христя спохватилась, что пора уходить.
- Подожди,- просила Марина.- Посиди еще немного. Хозяев нет дома, никого нет. Видишь - я одна... Хочешь, поставим самовар, напьемся чаю.
- Да ведь страшно будет одной возвращаться.
- Я тебя провожу.
- Ну-ну!
И Христя опять уселась. Марина вышла в сени ставить самовар. Христя осталась одна и, раздумывая о подруге, чуть не в десятый раз стала осматривать кухню. Со всех сторон, изо всех углов надвигалась черная тьма и все больше и больше сгущалась.
Не человеческим жильем, а огромным подземельем показалась Христе кухня. "И как они живут здесь?" - думала Христя, чувствуя, как из-за спины подкрадывается к ней страх... Но чу - хлопнула дверь, через сени прошел кто-то в скрипучих сапогах, вернулся назад. Дверь опять затворилась и отворилась.
- Для кого это самовар? - спрашивает как будто знакомый голос.
Молчание.
- Марина! ты сердишься? Глупая! - бубнит тот же голос, и снова заскрипели сапоги, хлопнула дверь.
Через минуту вошла Марина.
- Кто это с тобой разговаривал? - спрашивает Христя.
- Да это он!..- начала Марина и не договорила.
- Кто он?
- Обманщик!
- Говори толком. Ничего не пойму.
- Ну, этот бродяга, пьянчужка! Чтоб он, собачий сын, с кругу спился!
- Да кто такой с кругу спился? - пожав плечами, спрашивает Христя.
- Паныч! - крикнула Марина.
- Так это ты его так честишь? За что же?
- Я ему еще не то сделаю, пьянчужке вонючему! Я ему язык вырву, пусть только тронет меня, проклятый!
- Да за что ты его так ругаешь?
- Он думает, обманывать будет, с ума сводить, и ему даром пройдет! Думает, одежу забрал, так я не уйду? Да я ему в глаза наплюю и уйду! Пусть поищет другую такую дурочку! - распалившись, кричала Марина.
- Так это все правда? - вслух высказала Христя затаенную мысль.
- Все правда!.. Все правда! - крикнула со злостью Марина и заскрежетала зубами.- Да нет, и на моей улице будет когда-нибудь праздник! - прибавила она, тряхнув головой, зажгла свет и пошла посмотреть самовар.
Христя опустила голову и долго-долго сидела так, пока Марина, звеня посудой, не напомнила ей о себе. Христя подняла голову, взглянула на Марину, которая встала на цыпочки, чтобы достать с полки посуду. Марина показалась ей низенькой, даже как будто сгорбленной. Замасленное рваное платье мешком висело на ее совсем еще недавно высокой и стройной фигуре, волосы растрепались и космами спускались на плечи. "Господи! как Марина переменилась! Прямо страшная стала",- со вздохом подумала Христя и снова опустила голову.
Марина внесла самовар, заварила чай и немного погодя стала наливать.
- Пей! - сказала она, пододвигая Христе стакан. Та точно ничего не слышала и не видела.
- Христя! - громко позвала ее подруга.
Христя подняла голову, Марина засмеялась.
- Чего ты смеешься?
Марина вздохнула и уныло промолвила:
- Что же мне сказать? То плакала - наскучило, надо и посмеяться!
И в самом деле, Марину точно подменили, так весело стала она болтать с подругой. Снова ожила перед Христей прежняя Марина, веселая, шаловливая.
Смеясь сама над собой, она все рассказала Христе: как и когда полюбила своего ирода, как баловалась с ним, как он обещал жениться, а она и поверила ему.
- И тебе теперь не страшно? - спросила Христя.
- Чего же мне бояться?
- А как же: а вдруг мать прознает? а вдруг в деревне услышат?
- Что мне теперь мать?.. Жаль, что будет убиваться старуха, да что поделаешь?.. Я теперь отрезанный ломоть! А в деревню я не пойду. Чего я там не видала? Чтобы каждый на тебя пальцем показывал, глаза колол? Не только свету, что в окошке - на улицу выйдешь, больше увидишь!.. Таких, как я, Христя, много... живут ведь! А после праздника поеду к панычу в деревню... сама буду хозяйкой. Черт побери: пошло все вверх тормашками - ну, и пускай! А ему, сукиному сыну, я покажу. Теперь он все ластится, теперь и на попятный: оставайся, Марина! Лиха беда пусть с тобой остается! Что я тут? служанка, на побегушках. А там - сама буду хозяйкой... Свое хозяйство, свои коровы будут... прислугу заведу... Приезжай как-нибудь в гости, посмотришь, какой я барыней заживу! Этих лохмотьев и на прислуге не увидишь,- показала она на маленькую дырочку в платье и взяла еще больше ее разорвала...- А если бы ты видела, как он обозлился, когда узнал, что я еду? Все с меня срывает, дерет, швыряет в сени, тащит к себе в комнату,- и смех и грех... Взбесился, совсем взбесился!..- И Марина злобно захохотала, как сова в глухую ночь.
У Христи волосы встали дыбом от этого смеха. Она испугалась и багрового лица подруги и ее сверкающих глаз.
Марина умолкла на минуту, понурилась, а там... снова подняла голову и сердито заговорила:
- Ну, да и твой хорош!
- Кто мой? - робко спросила Христя, подумав, уж не на паныча ли она намекает? Неужели она что-нибудь знает?
- Да кто же, как не паныч! - воскликнула Марина.- Вчера был у нашего... Играли там, пели... Подвыпил наш и давай рассказывать: и что жалко ему меня и что женится-то он все-таки, наверно, на мне. А твой ну его отчитывать: мужичка-то она и неровня! Ты, мол, не первый и не последний; не ты - так солдат нашелся бы... Я лежу тут на постели, и через стенку мне все слышно. Такое меня зло тогда взяло! Так бы, кажется, вбежала к ним и вцепилась когтями ему в буркалы!.. Мужичка! неровня!.. А он-то кто? большой пан? Да разве он, как паныч, живет? - как серый волчище! Да он и с людьми-то не знается, ему бы все только по шинкам таскаться! Да я бы его, может, хоть от пьянства отучила!.. Не ты первый, не ты последний!.. Он знает, кто был первый?!. Солдат нашелся бы!.. Да чтоб эти солдаты голову тебе, как цыпленку, свернули, когда будешь идти от своей попадьи, то-то я рада была б!..- бранилась Марина, все больше и больше свирепея.
