Девочка (не) Джеймса Бонда - Евгения Халь

Я внимательно посмотрела на Рухаму. Она вспыхнула и торопливо зачастила:

— Нет, это не моя вина. Даже не думай! Я здесь ни при чем. Просто повезло — как я тогда думала. Вот сейчас он отплачет, отгорюет и вернется ко мне. Не вернулся. Но я всё равно ждала. А теперь вместо Яны — ты. И тебя мне уже не переждать. А Стальной должен быть счастлив. Не будет он моим. Никогда — это страшное слово, девочка. Я бы убила того, кто его придумал. Не может мужик быть один. Даже такой, как Стальной. Вернее, такой, как Стальной, особенно. Поэтому я отдаю его тебе.

— Но как можно отдать того, кого любишь? — я осторожно погладила ее по руке.

Она перехватила мою руку, сжала ее в ладонях и горячо возразила:

— Это и есть высшее проявление любви, — Рухама закусила губу, в ее глазах блеснули слезы. — Очень легко схватиться за любимого, — она крепко сжала мою руку, — вцепиться и рычать: "Никому не отдам!" Но самое сложное — это отказаться от родного человека просто для того, чтобы он был счастлив. Я так люблю Стального, что отказываюсь от него и передаю тебе. Иди и люби его. Береги его, как только можешь. Просто сделай его счастливым. Лучше ты, чем какая-то чужая стерва, которая его сделает несчастным. Ты меня сейчас не поймёшь. Слишком маленькая. Позже у тебя проснется это чувство, что за мужика нужно отвечать, как за ребёнка. Мужики — они ведь и есть дети, которые никогда не вырастают.

Она встала, отряхнула элегантные светлые брюки и решительно сказала:

— Одевайся! Я тебя отвезу к нему. И не слушай ничего из того, что он скажет.

Я стояла перед дверью Стального, не решаясь позвонить. Несколько раз поднимала руку, но опускала ее. Прошла целая вечность, прежде чем я решилась нажать на кнопку звонка. За дверью послышались шаги. Дверной глазок на миг потемнел. Раздался торопливый щелчок замка и дверь распахнулась. Стальной молча отошел в сторону, приглашая меня войти. Мы прошли по коридору в гостиную.

— Чай? Кофе? Сок? — вежливо спросил он.

От него веяло таким холодом, что мне показалось, будто по комнате пронесся морозный вихрь.

— Ничего не нужно. Спасибо.

Стальной молча прошел на кухню и вернулся через пару минут, держа в руке стакан и бутылку клюквенного сока. Поставил это всё на журнальный столик, свинтил пробку с бутылки и налил в стакан сок.

— Пей, — он протянул стакан мне.

— Спасибо, — я взяла стакан и поставила на журнальный столик.

— Если ты по поводу обещанного: работы, карьеры, помощи в продвижении, то всё остаётся в силе, — его голос был таким фальшивым, что меня даже покоробило.

Говорил глупости он, а стыдно было мне. И из этого стыда вдруг родилась волна злости. Кому адресована вся эта чушь? Зачем?

— Может быть, хватит, отрабатывать на мне легенду и нести фигню? — спросила я.

— При чем здесь легенда? — пожал плечами он.

— А при том, что ты сейчас изображаешь кого-то другого. Вот я и спрашиваю: для кого эта легенда? Не для меня, так точно!

Он гневно нахмурился:

— Не понимаю, о чем ты. Аня, зачем ты пришла?

— Ты знаешь, — я подошла к нему вплотную. — Не беси меня, Стальной! Я устала от этих дурацких игр. Я всё знаю! Мне Рухама рассказала, что Аль-Ваффу…

— Хватит! — внезапно рявкнул он. — Ни слова больше! Никогда не говори о том, чего не понимаешь! И навсегда забудь эту фамилию, слышишь? А с Рухамой я поговорю. Ее слишком много в последнее время в моей жизни. Это перебор!

— Не слышу. И не забуду! И молчать не буду! Перебор — это то, что ты сделал ради меня, а теперь отталкиваешь! Зачем ты врёшь, Стальной?

Стальной

— Зачем ты врешь, Стальной?

Что ей ответить? Этой мелкой чебурашке в белой футболочке с очередной мультяшкой на груди? Наверное, потому что после тебя, Стальной, остаются только силуэты, очерченные мелом на асфальте. Потому что всю жизнь ты живешь за стеклом, за которым где-то в другом измерении происходит нормальная жизнь. Твое сердце давно не бьется, Стальной. Твой пульс — это удары о пустоту там, где оно когда-то было. Оглядываясь на свою жизнь, ты понимаешь, что это кровавые осколки прошлого, застрявшие в могильных крестах. Многие хотят быть на тебя похожими. Тебя называют по фамилии, потому что им тоже хочется быть стальными. Они не знают главного: по ночам ты стоишь на коленях и беззвучно молишься, прося Его, чтобы в мире было как можно меньше похожих на тебя.

— Я причиню тебе боль и больше ничего, — он устало потёр виски. — Потому что ты захочешь быть на первом месте, как любая женщина, а для меня всегда на первом месте страна.

— Снова этот пафос! — поморщилась она. — Ты повторяешь это раз за разом потому, что пытаешься убедить себя, а не меня. Я знаю, что ты сделал ради меня. Ты врун, Стальной. Я тебя ненавижу изо всех сил и люблю! Не смей меня выгонять! Не смей!

Вот тебя и облили холодной водой, Стальной. На башку опрокинули целое ведро. Да, для себя ты это повторяешь. Конечно же, для себя. Себе врать нельзя. Этой девочке можно. Какого рожна она ворвалась в его не размеренную, ни черта не устроенную жизнь? Права была Рухама. Ему нельзя с такой девочкой. Можно только с такими, как Рухама — избитыми, переломанными, сожжёнными изнутри. Потому что они одного поля ягоды.

— Я знаю, что ты меня любишь, — в ее глазах заблестели слезы. — Я чувствую. Но сделай же что-нибудь для этой любви! — она подошла к нему вплотную, заглянула в глаза, приподнявшись на цыпочки.

Ты уже сделал для нее главное, Стальной, а она этого ещё не поняла. Ты отказался от нее. Потому что ей не нужен такой, как ты. Сломленный, памятью и болью распятый на календаре. Живущий от скорбной даты к скорбной дате. Даже музыка для тебя — это вечный реквием воспоминаний. Только сейчас он понял, что имела ввиду Рухама, когда сказала:

— Я так любила свою дочь, что отказалась от неё.

Вот оно — высшее проявление любви. Выть по ночам от одиночества, но освободить любимого человека от этого груза.

Она ждала ответа. Стальной с трудом разомкнул пересохшие губы и медленно, почти