Алексей Писемский - Люди сороковых годов
- Вот как-с! Столоначальник департамента. Это уж ранг не малый! говорил Павел и сам с собой думал: "Ну, теперь я понимаю, зачем он приехал! Чтобы поважничать передо мною".
- Ну, скажите, а вы как и что? - отнесся к нему каким-то покровительственным тоном Плавин.
- Я кончаю курс по математическому факультету, - отвечал Павел.
- Дело доброе! - подхватил Плавин. - И что же потом: к нам в Петербург на службу?
- Не знаю еще, - отвечал Павел, вовсе не желая своего хладносердого приятеля посвящать в свои дальнейшие намерения.
- Какой славный город Москва, - продолжал между тем Плавин, - какой оригинальный, живописный!.. Так много в нем русского, национального.
Павлу было противно эти слова слышать от Плавина. Он убежден был, что тот ничего не чувствует, а говорит так только потому, что у него привычка так выражаться.
- Здесь, кроме города, народ славный, ума громаднейшего, с юмором - не таким, конечно, веселым, как у малороссов, но зато более едким, зубоскалистым!
На это Плавин одним только движением головы изъявил как бы согласие. "Точно китайский мандарин кивает головой!" - подумал про себя Павел.
- А скажите вот что-с! - продолжал он. - Вы в министерстве внутренних дел служите... какого рода инвентари были там предполагаемы для помещичьих крестьян?
Павел не без умыслу сказал это, желая показать перед приятелем знай-мо, какими мы государственными вопросами занимаемся и озабочены.
- Да, это была какая-то попытка, - отвечал, в свою очередь, не без важности Плавин.
- Но, говорят, государь положительно желает уничтожить крепостное право, - говорил с увлечением Вихров.
На эти слова Плавин уж с удивлением взглянул на Павла.
- Я не слыхал этого, - произнес он, и в то же время физиономия его как будто добавила: "Не слыхал вздору этакого".
"Хоть бы высказывался, скотина, больше, поспорить бы можно было", думал Павел. Его больше всего возмущал Плавин своим важным видом.
- А помните ли вы наш театр, который мы с вами играли - маленькие? прибавил он вслух.
- Да, помню, всегда с удовольствием вспоминаю, - отвечал Плавин, черт знает что желая этим сказать.
"Ну погоди же, голубчик, мы тебя проберем. Я позову своих молодцов. Они тебя допросят", - думал Павел.
- А не будете ли вы так добры, - сказал он, видя, что Плавин натягивает свои перчатки, - посетить меня ужо вечером; ко мне соберутся кое-кто из моих приятелей.
- Мне весьма приятно будет, - сказал Плавин, потом прибавил: - А в котором часу?
- Часов в восемь, - отвечал Павел.
Плавин уехал.
- Кто это такой у тебя был? - спросила с любопытством вышедшая из своей комнаты Фатеева.
- Скот один! - отвечал Павел.
- Как скот? - сказала с удивлением Клеопатра Петровна; она смотрела на гостя в щелочку, и он ей, напротив, очень понравился. - Он такой, кажется, славный молодой человек, - заметила она Павлу.
- Славный, только из стали, а не из живого человеческого мяса сделан, отвечал тот и принялся писать пригласительные записки приятелям.
"Неведомов, бога ради, приходите ко мне и притащите с собой непременно Марьеновского. Мы все сообща будем травить одного петербургского филистера[61], который ко мне пожалует".
К Замину и Петину он писал так:
"Друзья мои, приходите ко мне, и мы должны будем показать весь наш студенческий шик перед одним петербургским филистером. Приходите в самых широких шароварах и в самых ваших скверных фуражках".
Отправив эти записки, Павел предался иным мыслям. Плавин напомнил ему собою другое, очень дорогое для него время - детский театр. Ему ужасно захотелось сыграть где-нибудь на театре.
- Клеопаша! - сказал он, развалясь на диване и несколько заискивающим голосом. - Знаешь, что я думаю. - нам бы сыграть театр.
- Театр? - переспросила та.
- Да, театр, но только не дурацкий, разумеется, как обыкновенно играют на благородных спектаклях, а настоящий, эстетический, чтобы пиесу, как оперу, по нотам разучить.
- Кто же будет играть? - спросила Клеопатра Петровна.
- Все мы, кого ты знаешь, и еще кого-нибудь подберем, - ты, наконец, будешь играть.
- Я? Но я никогда не игрывала, - отвечала Фатеева.
- Это вздор, научим, как следует, - отвечал Павел и начал соображать, какую бы пиесу выбрать. Больше всего мысль его останавливалась на "Юлии и Ромео" Шекспира - на пьесе, в которой бы непременно стал играть и Неведомов, потому что ее можно было бы поставить в его щегольском переводе, и, кроме того, он отлично бы сыграл Лоренцо, монаха; а потом - взять какую-нибудь народную вещь, хоть "Филатку и Мирошку"[62], дать эти роля Петину и Замину и посмотреть, что они из них сделают. Все эти мысли и планы приводили Павла в восхищение.
Клеопатра Петровна, между тем, хотела было велеть для предстоящего вечера привести комнату в более благоприличный вид.
- Не нужно-с, не извольте трудиться, - сказал ей Павел, - я хочу, чтобы этого филистера все у нас возмущало.
- Но для меня это нехорошо, понимаешь ты?
- Если сошлась с буршем, и сама буршачкой будь! - сказал Павел и поцеловал ее.
Клеопатра Петровна знала очень хорошо, что такое филистер и бурш. Павел давно уж это ей растолковал.
Неведомов, Марьеновский, Замин и Петин пришли раньше Плавина.
- А мой важный господин еще нейдет, - говорил Павел с досадой в голосе.
- Да кто он такой, что он такое? - спрашивали Вихрова все его приятели.
- Это один мой товарищ, про которого учитель математики говорил, что он должен идти по гримерской части, где сути-то нет, а одна только наружность, - и он эту наружность выработал в себе до последней степени совершенства.
- Comment vous portez-vous,[153] значит, - понимаю, - сказал, мотнув головой, Замин.
- Нет-с, хуже потому что те сразу выдают себя, что они пошляки; а эти господа сохраняют вид, что как будто бы что-то в себе и таят, тогда как внутри у них ничего нет.
- Но почему же вы думаете, что внутри у них ничего нет? - спросил Павла Марьеновский.
- Потому что они никогда не высказывают ничего, а только согласие на все высокое и благородное проявляют.
- В Петербурге все молодые люди вообще очень сдержанны, - проговорил Марьеновский, обращаясь как бы ко всем.
- Все они в Петербурге шпионы, вот что! - заключил решительно Замин.
В эту минуту как раз вошел Плавин. Он был одет совершенно как с модной картинки: в черном фраке, в белом жилете, в белом галстуке и слегка даже завит.
- Фу ты, боже мой! Парад какой! Вы, может быть, полагали, что у меня будет бал? - спросил его Павел.
- Нет, - отвечал Плавин, дружески пожимая ему руку, - я после вас заехал к генерал-губернатору с визитом, и он был так любезен, что пригласил меня к себе на вечер; и вот я отправляюсь к нему.
- Вот как! - произнес Павел и сделал легкую гримасу. - Приятели мои: Марьеновский, Неведомов, Петин и Замин, - прибавил он, непременно ожидая, что Плавин будет сильно удивлен подрясником Неведомова и широкими штанами Петина; но тот со всеми с ними очень вежливо поклонился, и на лице его ничего не выразилось.
- А это - сестра моя двоюродная, - сказал Павел, указывая на Фатееву.
Плавин отдал ей глубокий и почтительный поклон. Разговор довольно долго не клеился; наконец, Плавин обратился к Фатеевой.
- Вы - одной губернии с Павлом Михайловичем? - спросил он ее со всевозможною вежливостью.
- Да, одной, - отвечала Фатеева.
- Я сам тамошний; но так давно уже не бывал на своей родине.
- Вы - все в Петербурге? - спросила, в свою очередь, вежливо Фатеева.
- Я там учился в университете и служу теперь.
- И как еще служит блистательно! - подхватил Вихров, показывая Марьеновскому на Плавина. - Почти ровесник мне, а уже столоначальник департамента.
- Да ведь, это что же, - вмешался в разговор, слегка покраснев, Замин, - у меня есть троюродный брат, моложе меня - и уж секретарем теперь.
- Где? - спросил Павел, наперед ожидая, что Замин отпустит какую-нибудь штуку.
- В надворном суде, - и такой взяточник, что чудо! - заключил Замин и еще более покраснел.
При этом все невольно потупились, кроме, впрочем, Плавина, лицо которого ничего не выражало, как будто бы это нисколько и не касалось его. Впоследствии оказалось, что он даже и не заметил, какие штуки против него устраивались: он очень уж в это время занят был мыслью о предстоящей поездке на бал к генерал-губернатору и тем, чтоб не измять и не испачкать свой костюм как-нибудь.
Марьеновский между тем, видимо, находивший эту выдуманную Павлом травлю на его знакомого неприличною, начал весьма серьезно и не в насмешку разговаривать с Плавиным о Петербургском университете, о тамошних профессорах. Неведомов сидел молча и потупив голову. Павлу было досадно на себя: отчего он не позвал Салова?
"Тот бы пробрал этого господина", - думал он и, не утерпев наконец, подошел к Петину и шепнул:
