Борис Фальков - Ёлка для Ба
Но улыбка тоже маячила передо мною, как притягивающий меня магнит, и, хотя я двигался по направлению к ней, но очутился почему-то на Большом базаре. Очнулся от переполнивших меня ощущений я лишь тогда, когда понял, что стою в бочке, на самой её середине. Перед сидящим на корточках, и из-за этого одного роста со мной, Ибрагимом. Это поразило меня ещё больше, чем отсутствие тошноты: Ибрагим никогда ещё не сидел на корточках! Во всяком случае, при мне. Это могло бы стать самым потрясающим номером из тех, какие можно увидеть в бочке. Для знатока, разумеется.
- Ибрагим, - осевшим голосом позвал я, как раз такой знаток. - Ты что... тут делаешь?
Это было ещё нелепей, чем если бы я сделал затяжную, бесконечную паузу. Ибрагим повернул в мою сторону лицо, и я испугался: оно напоминало... напомнило мне кукиш, сморщенный кукиш. Не глянцево-щекастый дед-мороз, упакованный в зеркальную бумагу, смотрел на меня - одна лишь сорванная с него упаковка, смятая жестокой ладонью ёлочная фольга. Эта же ладонь смахнула что-то с измятой щеки, или отмахнулась от мухи... Ниточка усиков искривилась... Я попытался тоже улыбнуться...
- Фу ты, - выдохнул Ибрагим.
Я прямо подпрыгнул, такая ненависть к нему захлестнула меня. К этому смывшему обманчивый грим деду-морозу. Солнце вспыхнуло в бочке и завертелось по её стенам, по новой своей орбите. В его зелёных радугах замелькали передо мной все приёмы, которыми тут.... которые приняты тут, и которыми бы я... кулаком, каблуком, винчестером и наганом! Бессильная ярость бросила меня сначала вперёд, потом назад, - я ни на миг не забывал, что мне далеко до мотобоя, - и, как следствие, завертела на месте. Задыхаясь от неё, разрывавшей мне грудную клетку, я тоненько пискнул, фальцетом, уверен - недоступным и самому маленькому человеку:
- А... так?
И прихрюкнув - харкнул на то место, на то самое место.
- Вот тебе, на!.. - Тут связки мои прорвало и писк превратился в шип. На... на будущее. На телефон, душу с тебя! Ты-то где?.. Ты-то всегда тут!
Плевок мой, зелёный сгусток с ручейком, оттекшим от него по инерции в сторону Ибрагима, точнее - мой харк лежал на только что выметенной земле, рядом с метлой, насаженной на длинную палку. Ибрагим глядел на него, и виновато улыбался.
Я растёр его, понятно - харк, подошвой и удрал.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
На Ба было скатертное платье, двуслойное, как клюква в сахаре, как сама Ба: слоновая кость и серебро. И бюстики на "Беккере", с их сахарными головками, - Бетховен, Пушкин, Мендельсон, кто там ещё, - стояли в строгой очерёдности, подобно слоникам, на счастье. О да, какое счастье, только почему же набившаяся в морщинки их физиономий пыль придавала им такое несчастное, и от того надменное выражение?
Ба открыла крышку "Беккера", немножко подумала, и закрыла. С первого раза это сделать не удалось, крышку по пути заело, и любопытным было дано время рассмотреть вышитую дорожку, предохраняющую от пыли клавиши из пожелтевшей слоновьей кости: чтоб и они не приобрели надменной гримаски. Но вот, Ба прижала крышку покрепче, и она с гулким треском захлопнулась. Струны в чреве "Беккера" ответили на удар медным звоном. Ба ещё подумала, передёрнула головкой, и вернулась к столу.
- Изабеллы нет до сих пор, - объяснила она своё необычное поведение, занимая место рядом с Ди.
- Сегодня ей можно простить, - иронически заметила мать.
- Да, - подтвердил Ю, - их... её мать нуждается в поддержке. К тому же, Изабелле скоро уезжать.
- Я указала на факт, - заметила Ба, - и ничего больше.
- Словно нет ничего, кроме фактов, - подтвердила мать.
- Разумеется, есть, - примирительно сказала Ба.
- И очень многое, - многозначительно добавил Ю.
- Очень много бессердечных людей, - глядя в окно, заявила Валя. - Душу с них вон.
- А кишки на телефон, - согласилась мать.
- Валя, - попросил Ди, - делайте своё дело.
- Я для вас вообще не человек, - тут же ответила Валя.
- Изабелла скоро уедет, и вы уедете, - продолжил своё Ю. - Придёт осень, и тогда почти никого не останется за этим столом.
- Осень сядет за этот стол... - вдруг поддержала его Ба. - Ничего особенного, кончается лето. Кстати, у нас кончается лёд. Ю, тебе придётся немножко потрудиться, помочь в доме. Пожалуйста, принеси лёду из... ну, этой... в общем, откуда обычно.
- Из лавки, - с необычной иронией помог ей Ю. - Это называется "лавка". Слушай, а у тебя на работе нельзя взять льду?
- С чего бы это вдруг? - спросил отец. - Купи в этой самой, как её, в лавке. Денег, что ли, стало жаль? Я дам.
- В лавку уже неделю нет привоза, - разъяснил Ю. - И до конца месяца не будет.
- Да ладно, - поморщился отец, - только я таскать не буду по, может быть, понятным тебе причинам, так что потрудись зайти ко мне в морг и взять.
- Мне зайти! - поразился Ю.
- А что такое? - отец повернулся к нему, подчёркнуто вяло. - Другие же заходят. Не бойся, её уже увезли.
- Чего мне бояться, - ещё более вяло отмахнулся Ю.
- Какие-то ребята помогли её матери забрать... труп, - сообщил отец. - Не из вашего ли они класса? Ты бы тоже мог потрудиться... помочь.
- Не знаю, из какого они класса, - потупился Ю. - Я ничего не знаю.
- Ах, тебе всё это так неприятно, - съехидничал отец.
- А тебя это радует? - спросил Ю. Ни следа обычной качаловской мягкости не осталось в его голосе. - Конечно, такой любопытный случай... Ты и вскрывал её из любопытства, не так ли.
- Из любознательности, - ещё ехидней поправил отец. - И ещё потому, что есть такой порядок. Кроме того, старый Кундин болен, больше некому работать, кроме меня.
- Рабо-о-ота, - поморщился Ю.
- Да, работа! - повысил голос отец. - А что? Не всем же повезло присосаться к трупам... писателей, и питаться от них! Кто-то должен для вас эту пищу и... обработать.
- А что, всё подтвердилось? - спросила мать.
- Да, - раздражённо ответил отец. - Как бы кому этого не хотелось, не ни хоте... ни не... ч-чёрт! Всё ясно: беременность, конфликт, отравление выхлопными газами. Она сделала себе что-то вроде спального мешка из брезента, которым на ночь укрывают там мотоциклы. Такой плотный брезент, из него сделан и их шапито. По его определению...
Отец кивнул в мою сторону.
- ... построила себе кулибку. А потом взяла шланг, которым поливают у них клетки со зверями, и сделала из выхлопной трубы мотоцикла отвод в мешок. Всё очень аккуратно. Потом завела мотор, там у них часто по ночам проверяют моторы, никто не обратил внимания...
- Ч-чёрт! - воскликнула мать. - Что ж у неё, внезапное помешательство было, что ли?
- Не внезапное, - возразил отец. - Такие вещи только проявляются внезапно, а на самом деле они от рождения. Они представляются внезапными, потому что к ним вовремя не присмотрелись. Всегда можно найти симптомы такого помешательства, если присмотреться. Когда люди, например, всё время лыбятся без причин, другим надо бы не радоваться, а задуматься, что бы это значило.
- Беременность, - задумчиво сказала мать. - Это точно?
- Точно, - отец сделал паузу, прежде чем ответить.
- Чёрт знает... - совсем задумалась мать. - А может, она обнаружила у себя нехорошую болезнь, а? Тебе бы следовало быть осторожней, а то подцепишь, как всегда... А это ещё неприятней, чем гепатит. Твой сын, кстати, по твоему примеру таскает с базара в дом всякую заразу. Я на днях видела его во дворе с грязным помидором в зубах.
- Чёрт знает, что! - выпалил отец, увеча вилкой кусок хлеба, лежавший на скатерти рядом с его тарелкой. Отрываемые от него крупные крошки залетали и на чужие территории. Все внимательно смотрели на то, как отец это делает.
- Кто же отец? - выпалил и Ю, и побагровел.
- На этот вопрос трудно ответить, - язвительно сказал отец. - Отцовство никогда не может быть установлено точно. Потому-то многие и считают его, очевидно, отвратительным делом, и не заводят детей.
- Мы заведём, - пробормотал Ю, - когда придёт время. У тебя не спросим.
- Ну-ну, - похлопал ладонью по столу Ди.
- Кто мать, ясно всегда, - продолжил отец. - А отец может быть какой угодно, хоть и все вместе. Нашими методами не установить: кто именно.
- Себя ты, конечно, исключаешь из этого числа, - вставила мать. - Или наоборот?
- С нами мальчик, - напомнил Ди.
- Будто нет других методов, - проворчал Ю. - А тот... мальчик, прошлый? Которого тогда нашли в...
- Нет, - оборвал его отец. - Тот точно не её.
- А это вашему методу доступно, - подхватила мать. - Какой избирательный метод! Но если мать всегда можно установить, по твоим словам, то кто же в том, прошлом случае - мать?
- Я не знаю, - сказал отец. - И какое это теперь имеет значение? Плевать я на это хотел.
- Теперь! - вскричала мать. - Понятно. А работа, а... чувство долга, а служебный порядок? Вчера, значит, это была ещё рабо-ота, установленный порядок, а сегодня уже - какая разница, плевать? Ага, если установлено, что тот ребёнок - не её, то и на работу, и на порядок наплевать. Всё ясно, у тебя трагедия, все светлые надежды лопнули... Ну, так чего ж тебе теперь не наплевать вообще на всё, на всех нас, на весь этот дом с его порядком, что ж тебя ещё останавливает? Чего ж ты тянешь - ты плюнь, плюнь!
