Михаил Шолохов - Тихий Дон
Всадники, забирая вправо, двигались шагом. Четверо лежали под сосной молча, тая дыхание.
– …аухт, капраль! – донесло ветром молодой звучный голос.
Григорий приподнял голову: шесть венгерских гусар, в красивых, расшитых шнурами куртках, ехали кучкой. Передний, на вороном крупном коне, держал на руке карабин и негромко басовито смеялся.
– Крой! – шепнул урядник.
Гу-гу-гак! – гукнул залп.
Ака-ка-ка – ка-ак! – залаяло позади эхо.
– Чего вы? – испуганно крикнул из-за сосен Кошевой и – по лошадям: – Тррр, проклятый! Взбесился! Тю, черт! – Голос его прозвучал отрезвляюще громко.
По хлебам скакали, разбившись цепкой, гусары. Один из них, тот, который ехал передним на сытом вороном коне, стрелял вверх. Последний, отставший, припадая к шее лошади, оглядывался, держал левой рукой кепи.
Чубатый вскочил первый и побежал, путаясь ногами в житах, держа наперевес винтовку. Саженях в ста взбрыкивала и сучила ногами упавшая лошадь, около нее без кепи стоял венгерский гусар, потирал ушибленное при падении колено. Он что-то крикнул еще издали и поднял руки, оглядываясь на скакавших вдали товарищей.
Все это произошло так быстро, что Григорий опомнился только тогда, когда Чубатый подвел пленника к сосне.
– Сымай, вояка! – крикнул он, грубо рванув к себе палаш.
Пленник растерянно улыбнулся, засуетился. Он с готовностью стал снимать ремень, но руки его заметно дрожали, ему никак не удавалось отстегнуть пряжку. Григорий осторожно помог ему, и гусар – молодой, рослый, пухлощекий парень, с крохотной бородавкой, прилепившейся на уголке бритой верхней губы, – благодарно ему улыбаясь, закивал головой. Он словно обрадовался, что его избавили от оружия, пошарил в карманах, оглядывая казаков, достал кожаный кисет и залопотал что-то, жестами предлагая покурить.
– Угощает, – улыбнулся урядник, а сам уж щупал в кармане бумажку.
– Закуривай на чужбяк, – хохотнул Силантьев.
Казаки свернули цигарки, закурили. Черный трубочный табак крепко ударил в головы.
– Винтовка его где? – с жадностью затягиваясь, спросил урядник.
– Вот она. – Чубатый показал из-за спины простроченный желтый ремень.
– Надо его в сотню. В штабе небось нуждаются в «языке». Кто погонит, ребяты? – спросил урядник, перхая и обводя казаков посоловелыми глазами.
– Я провожу, – вызвался Чубатый.
– Ну, гони.
Пленный, видимо, понял, заулыбался кривой, жалкой улыбкой; пересиливая себя, он суетился, вывернул карманы и совал казакам помятый влажный шоколад.
– Русин их… русин… нихт австриц! – Он коверкал слова, смешно жестикулировал и все совал казакам пахучий мятый шоколад.
– Оружие есть окромя? – спросил его урядник. – Да ты не лопочи, не поймем все одно. Ливорверт есть? Бах-бах есть? – Урядник нажал мнимый спуск.
Пленный яростно замотал головой.
– Не есть! Не есть!
Он охотно дал себя обыскать, пухлые щеки его дрожали.
Из разорванных на колене рейтуз стекала кровь, виднелась на розовом теле ссадина. Он прикладывал к ней носовой платок, морщился, чмокал губами, безумолчно говорил… Кепи его осталось возле убитой лошади, он просил позволения сходить взять одеяло, кепи и записную книжку, в ней ведь фотография его родных. Урядник тщетно силился его понять и безнадежно махнул рукой:
– Гони.
Чубатый взял у Кошевого своего коня, сел, поправляя винтовочный ремень, указал рукой:
– Иди, служивый, тоже вояка, едрена-матрена!
Поощренный его улыбкой, пленный улыбнулся и, шагая рядом с лошадью, даже с заискивающей фамильярностью хлопнул ладонью по сухой голени Чубатого. Тот сурово откинул его руку, натянул поводья, пропуская его вперед.
– Иди, черт! Шутки шутишь?
Пленный виновато заторопился, пошел уже серьезный, часто оглядываясь на оставшихся казаков. Белесые его вихры задорно торчали на макушке. Таким он и остался в памяти Григория – накинутая внапашку расшивная гусарская куртка, белесые, торчмя поднятые вихры и уверенная, бравая походка.
– Мелехов, поди его коня расседлай, – приказал урядник и с сожалением плюнул на остаток цигарки, уже припекавшей пальцы.
Григорий снял с убитой лошади седло, зачем-то поднял лежавшее неподалеку кепи. Он понюхал подкладку, ощутил пряный запах дешевого мыла и пота. Нес седло и бережно держал в левой руке гусарское кепи. Казаки, сидя на корточках у сосны, копались в сумках, рассматривали невиданной формы седло.
– Табачок хорош у него, надо бы ишо на цигарку попросить, – пожалел Силантьев.
– Да, что верно, то верно, хорош табак.
– Будто ажник сладкий, так маслом по глотке и идет… – Урядник вздохнул при воспоминании и проглотил слюну.
Спустя несколько минут из-за сосны показалась голова лошади. Чубатый ехал обратно.
– Ну?.. – испуганно вскочил урядник. – Упустил?
Помахивая плетью, Чубатый подъехал, спешился, потянулся, разминая плечи.
– Куда дел австрийца? – допытывался, подступая, урядник.
– Чего лезешь? – огрызнулся Чубатый. – Побег он… думал убечь…
– Упустил?
– Выехали на просеку, он и ахнул… Срубил я его.
– Брешешь ты! – крикнул Григорий. – Зря убил!
– Ты чего шумишь? Тебе какое дело? – Чубатый поднял на Григория ледяные глаза.
– Ка-а-ак? – Григорий медленно привстал, шарил вокруг себя подпрыгивающими руками.
– Не лезь, куда не надо! Понял, а? Не лезь! – строго повторил Чубатый.
Рванув за ремень винтовку, Григорий стремительно вскинул ее к плечу.
Палец его прыгал, не попадая на спуск, странно косилось побуревшее лицо.
– Но-нно! – угрожающе вскрикнул урядник, подбегая к Григорию.
Толчок опередил выстрел, и пуля, сбивая хвою с сосен, запела тягуче-тонко.
– Что ж это! – ахнул Кошевой.
Силантьев как сидел с открытым ртом, так и остался.
Урядник, пихая Григория в грудь, вырвал у него винтовку, лишь Чубатый не изменил положения: он все так же стоял, отставив ногу, держался левой рукой за поясок.
– Стреляй ишо.
– Убью!.. – рванулся к нему Григорий.
– Да вы что?.. Как это? Под суд, под расстрел хочете? Клади оружие!.. – заорал урядник и, отпихнув Григория, стал между ними, распятьем расклячив руки.
– Брешешь, не убьешь!.. – сдержанно смеялся Чубатый, подрыгивая отставленной ногой.
На обратном пути, уже в сумерках, Григорий первый заметил на просеке труп зарубленного. Подскакал, опережая остальных, удерживая всхрапывающего коня, всмотрелся: на курчавом мху, далеко откинув вывернутую руку, плашмя, зарывшись лицом в мох, лежал зарубленный. На траве тускло, осенним листом желтела ладонь. Ужасающий удар, нанесенный, по всей вероятности, сзади, расклинил пленного надвое, от плеча наискось до пояса.
– Полохнул он его… – глухо проговорил урядник, проезжая, испуганно косясь на белесые вихры убитого, никло торчавшие на покривленной голове.
Казаки ехали молча до места стоянки сотни. Сгущались сумерки. Черную перистую тучу гнал с запада ветерок. Откуда-то с болота подползал пресный запах мочажинника, ржавой сырости, гнилья; гукала выпь. Дремная тишина прерывалась звяком конской сбруи, случайным стуком шашки о стремя, хрустом хвои под копытами лошадей. Над просекой меркли на стволах сосен темно-рудые следы ушедшего солнца. Чубатый часто курил. Тлеющий огонек освещал его толстые, с выпуклыми черными ногтями пальцы, крепко сжимавшие цигарку.
Туча наплывала над лесом, подчеркивая, сгущая кинутые на землю линялые, непередаваемо-грустные краски вечера.
XIII
Операция по захвату города началась рано утром. Пехотные части, имея на флангах и в резерве кавалерию, должны были повести наступление от леса с рассветом. Где-то произошла путаница: два полка пехоты не пришли вовремя; 211-й стрелковый полк получил распоряжение переброситься на левый фланг; во время обходного движения, предпринятого другим полком, его обстреляла своя же батарея; творилось несуразное, губительная путаница коверкала планы, и наступление грозило окончиться если не разгромом наступающих, то, во всяком случае, неудачей. Пока перетасовывалась пехота и выручали артиллеристы упряжки и орудия, по чьему-то распоряжению направленные ночью в болото, 11-я дивизия пошла в наступление. Лесистая и болотистая местность не позволяла атаковать противника широким фронтом, на некоторых участках эскадронам нашей кавалерии приходилось идти в атаку повзводно. Четвертая и пятая сотни 12-го полка были отведены в резерв, остальные уже втянулись в волну наступления, и до оставшихся донесло через четверть часа гул и трясучий рвущийся вой:
«Ррра-а-а-а – р-а-а-а-а – ррр-а-а-а!..»
– Тронулись наши!
– Пошли.
– Пулемет-то частит.
– Наших, должно, выкашивает…
– Замолчали, а?
– Добираются, значит.
– Зараз и мы любовинку потянем, – отрывочно переговаривались казаки.
Сотни стояли на лесной поляне. Крутые сосны жали глаз. Мимо, чуть не на рысях, прошла рота солдат. Молодецки затянутый фельдфебель приотстал; пропуская последние ряды, крикнул хрипато:
