Выбор воды - Гала Узрютова
– Больше не запускаешь змея?
Подняв волосы на задней стороне шеи, Джейкоб показывает татуировку в виде Крикуна. Воздушный змей летит свободно, его никто не видит.
– Почему именно ёж? Не собака, не кот?
– Сам пришёл ко мне. Так что это надо у Токи спросить, почему именно я. Мы с ним уже стран пятнадцать объездили. Хренову тучу городов. Он пришёл как раз тогда, когда я себе места не находил. Честно говоря, не знаю, что бы было, если бы не Токи.
Заметив, что я смотрю на шрамы на руке, Джейкоб надевает рубашку.
– Армейские. Косово, Ирак. Тогда пришлось оперировать это дерьмо.
Джейкоб направляется к озеру, но возвращается и тушит сигарету о стул.
– Не думай, что я согласен с этими войнами. С детства хотел быть солдатом. Но я не знал, что такое солдат. Тогда в башку чего только не пихали. Я жил в таком месте, что загремел бы за решётку, не отправься я в армию. Здесь недалеко – воинское кладбище периода Первой мировой. Почти триста могил. Там русские военнопленные тоже есть. Часто туда хожу. Странное соседство. Такое спокойное озеро – и это кладбище. Там понимаешь, что такое солдат. Иногда ночью оно накатывает. Токи спасает. Шебуршится в углу – и уже хорошо. Оно постоянно внутри. Никуда не делось. Война идёт до сих пор. Она лишает человека дома. А ты возвращаешься в свой дом – и у тебя всё в порядке. Со мной служил друг. После возвращения у него стали появляться шрамы. Один раз он костёр разводил, обжёгся. В другой раз – ножом задел, когда верёвку хотел разрезать. Ещё раз – на крюк в темноте напоролся в гараже. Все – на одной руке. На той же, где у него настоящий шрам. Ему психотерапевт объяснял, там какая-то хреново сложная схема… Кажется, случайно обжёгся, поранился ножом, – но это не случайно.
– Тоже себя наказываешь? Завёл автодом, чтобы не иметь настоящего дома.
– А ты за что себя наказываешь? Слишком легко жила, раз таскаешь за спиной такие тяжести?
– Долго ещё здесь будешь стоять?
– Через месяц снова на борт. У меня так: три месяца в море – я матрос, за рыбой мотаемся, полгода – в автодоме. Бабки заработал – бабки потратил.
– Женщин матросами берут? Всегда мечтала о своём фургоне.
– Женщин у нас нет. Слушай, бери автодом через месяц. Хочешь?
– Ты же меня совсем не знаешь?
– Ты хороший человек, я вижу.
– Совсем нет.
– Я серьёзно: бери автодом на два месяца. Бесплатно. Не думай даже. Он всё равно простаивает на парковке в порту, пока я в море.
– Не могу.
– Почему?
– Вдруг мне понравится?
– И?
– А ты вернёшься и заберёшь его.
– Поедем вместе, не вопрос.
– Куда?
– Куда захочешь.
– Мы были бы лучшими попутчиками несбывшегося путешествия.
– Почему были бы? Мы и есть – лучшие попутчики несбывшегося путешествия. И оно уже началось. Вот они, мы, – ты в своём теле, я в своём.
– У меня – своя дорога, у тебя – своя.
Джейкоб снимает рубашку.
– Поплаваем? Иди сюда.
Он погружается в воду, а я могу зайти в неё только по колено. Взяв меня за икры, Джейкоб тащит ноги в воду, но ничего не выходит.
– Вода – это не страшно.
Джейкоб обнимает меня. Капли с его мокрой кожи впитываются в мою – сухую.
В большом полотенце Джейкоба хочется спать. Изношенное и рваное, оно всё же греет ноги.
Я смотрю на озеро – и больше не хочу отсюда уезжать.
Швыряясь в фургоне, Джейкоб вдруг разрыдался. Он забыл закрыть дверь – и Токи сбежал. Мы ищем ежа, нам помогают другие гости кемпинга.
– А вдруг мы никогда его не найдём? Может, его уже машина раздавила?
– Найдём!
– Я не должен был оставлять его одного! Я расслабился – и вот. Никогда нельзя расслабляться. Всё, мы его не найдём. Где мы с Токи только не были, даже в Арктике, и всегда рядом. Он никогда не бросал меня. Это бесполезно. Всё против нас. Никогда нельзя думать, что всё хорошо.
– Может, он захотел вернуться в природу? Пожить один в лесу?
– Он не умеет жить один.
– Ёж родился жить один. Да, ежи плохо видят, но они хорошо ориентируются в темноте.
Пока мы ищем Токи, Джейкоб, ссутулившись, садится на траву, закуривает и снова плачет.
Через полчаса поисков я сажусь на стул у фургона. Некоторые уже бросили попытки найти ежа, другие – продолжают. Джейкоб то замирает, то всхлипывает. Ложится на траву и замолкает. Ещё через пятнадцать минут он отрубается, и к нему уже никто не подходит.
Всё ещё ползаю по стоянке. Откуда этот шорох? Что за звук? Из-под фургона выползает Токи. Водит носом – и не подозревает, что свалил хозяина с ног. Я заворачиваю ежа в полотенце и опускаю его на спину Джейкоба. Сначала он отмахивается, но потом поворачивается, и Токи соскальзывает на траву.
– Господи, где он был?
– Под фургоном.
– Я там смотрел!
– Не заметил. Под фургоном – коробка из-под пиццы. Он в ней спал.
Джейкоб обнимает Токи, завёрнутого в полотенце, и несёт в фургон. Устроив ежа в лежанку, он закрыл дверь фургона и снова её дёрнул.
– Так и будешь ванлайфить? Жить с закрытыми дверьми?
– Лучше с закрытыми, чем вот так. Когда я ухожу в море, в рейс, я на корабле как в тюрьме. Токи на время отдаю сестре. В море считаю дни до берега. До того момента, когда я снова смогу сесть за руль – и поехать куда захочу. Встречать людей, говорить с ними.
– Отбываешь срок от настоящей жизни?
– Что такое «настоящая жизнь»? Ты знаешь, что это такое? Хоть кто-то знает? И я не знаю. Знаю только, что не хочу задерживаться в одном месте дольше, чем хватит запасов жратвы. Не понимаю, почему завис здесь так надолго. Обычно это несколько дней, неделя.
