Прощанье с Родиной (сборник) - Евгений Анатольевич Попов
И вообще, того, кто сказал такую глупость, будто писатель в России должен жить долго, нужно судить в Басманном суде, как олигарха, или сразу же сажать в Матросскую Тишину, как всех остальных, чтобы не дезориентировали окружающих. Писателю, верь мне, выгоднее помереть в расцвете лет, тогда он становится легендой сердца народного и творческой молодежи, а если кто зажился на белом свете, то вызывает лишь раздражение, как тот старик из сказок Льва Толстого, которого разбогатевшие деточки кормили из деревянной миски говном, пока сами не состарились. Еще лучше, когда писатель вдруг перестает писать, и все вокруг говорят о том, что наш-де мистер Х. перестал, знаете ли, писать, а ведь как хорошо начинал, прям как Юрий Олеша, и на это, знаете ли, тоже нужно определенное мужество, чтобы перестать писать в наши жестокие времена тотальной бездуховности. Глупцы, но и это в какой-то степени тоже выгодно. Вообще в мире писателю выгодно ВСЕ, но, к сожалению, любая выгода к собственно творчеству не имеет никакого отношения. Странно, однако факт! Извини, друг, не могу больше, расстроился, в старинные времена ХХ века пошел бы выпил водки, портвейна, но водку пить РАЗЛЮБИЛ, а уж портвейном нынче и вообще брезгую…»
Ну, Гдов это… Он, как сел, мля, за руль, то, едучи по Ленинградскому проспекту в сторону области, сразу же запел известную ему с детства, с пятнадцати лет, народную сибирскую песню предосудительного содержания:
Раз сижу я в ресторане. Ко мне подходит городовой. Семизарядку вынимает И говорит: «Идем со мной».
Вид его, представьте, был безумен. Волосы вокруг лысины вздыбились. Бородатое лицо полыхало. Каждый, кому хорошо известен Гдов, непременно счел бы, что он пьян, но это стало бы очередной ошибкой того, кто бы это счел.
Он в этот пасмурный апрельский день накануне Пасхи-2006 был совершенно трезв и, в очередной раз временно поругавшись с женой № 3, ехал на дачу, чтобы все там наладить, почистить и вымыть накануне Светлого Дня всего православного человечества, перед грядущими майскими этими праздниками в честь Международной солидарности, когда доброе начальство сдвигает календарные дни и тем самым дарует уставшим от беспредела трудящимся очередные желанные моменты сладкого безделья.
Да и не всегда же он был пьян, литератор Гдов. По жизни. Ведь если бы он всегда был пьян, то давно бы уже умер, потому что пьет он с пятнадцати лет. Как выпил первый раз портвейна на Пасху 1961 года, так и понеслось. Пил, поступив в студенты Московского геологоразведочного института им. С. Орджоникидзе. С товарищами отметили первую стипендию ночным купанием в грязной Москве-реке близ железнодорожного моста, что около метро «Кутузовская», а потом все вместе лечились в районном кожно-венерологическом диспансере, который в те оттепельные годы почему-то располагался на задах Министерства иностранных дел, что на Смоленской площади. Естественно, когда в лесотундре работал, то как там не пить, если есть спиртное? Спиртного два месяца не было, и курево тоже кончилось, сплавились вниз по течению, собрали бычки на месте прежней стоянки, обратно семь километров тащились по ломким камням вдоль горной речки, оскальзываясь в пропрелых резиновых сапогах. Эх ты, жизнь, мля, со всеми твоими перманентными сложностями!
Поэтому, когда в лесотундру прилетел вертолет, то летчики закусывали черной и красной икрой, олениной, осетриной и копченой рыбкой таймень, брусничкой моченой, а Гдов с коллегами — репчатым луком и папиросами «Беломорканал». Очнулся утром, прижавшись сердцем к вечной мерзлоте Родины. Видел дивную сцену, перевернувшись на спину: в синее жаркое небо поднимается вертолет «МИ-1», из вертолета блюет летчик в синей тоже униформе, открыв дверцу и высунувшись, чтобы не запачкать казенное имущество… Что еще? Подрался по пьяни с гэбэшником, родственником первой по счету жены, и его дружками, которые совершенно справедливо выкинули распоясавшегося хулигана из московской семейной квартиры, куда жена № 1 привела его знакомиться к сестре, гордая замужеством. Выкинули. И новую белую рубаху порвали в клочки. Из разбитого носа сочилась кровь. За дело, за дело, за дело, Гдов! В тот раз — за дело. Еще? Вот и еще. Напившись, как свинья, в компании диссидентов, стукачей, антисоветчиков и иностранцев на прогулочном теплоходе «Феликс Дзержинский», следовавшем из Северного речного порта г. Москвы в Бухту Радости и обратно, неизвестно зачем положил в свой портфель чужую дамскую сумку, фактически украл. А в сумке был паспорт какого-то скрипача, который обретался в СССР в состоянии отказника, то есть гражданина, возжелавшего выехать в 1984 году на историческую родину в государство Израиль, но получившего от правящих тогда коммунистов суровый отлуп. Сгорал со стыда, возвращая краденое по месту прописки скрипача, подозревавшего гэбэшные козни, смотревшего сурово, с намеком… А как-то всю-то длинную зимнюю ноченьку бился, опушенный снегом, на кулачках в Переделкине с писателем Б., таким же пьяницей, как и Гдов, но более укоренившимся в тогдашней тоталитарной системе, столь же любезной народу, что и нынешняя, демократическая. Всю-то ноченьку — подерутся-подерутся писатель Гдов и писатель Б., тяпнут водяры, закусят, покурят и снова колотят друг друга, за горло душат… Сочинил вместе с товарищем-поэтом Александром Лещевым (в миру — врач-психиатр Лев Таран) рифмованную «Азбуку алкоголика», где на «М» было: «НА СТОЛЕ СТОИТ “МАРТИНИ”. НЕ ПРИВЫК К ТАКОЙ КАРТИНЕ». А на «О»: «ЕСЛИ ТЫ НЕ ФОН-БАРОН, ВЫПЬЕШЬ И ОДЕКОЛОН». Покойному Леве Тарану — Царство Небесное! Одеколон, впрочем, пил в жизни только один раз, но хоть и не понравилось, однако зарекаться ни от чего не стоит, равно как и прошлое осуждать безоговорочно… С развевающейся черной бородой плясал в г. Норильске (1974) на столе… С развевающейся седой бородой плясал в г. Бухаресте (2003) на столе… В городе К., стоящем на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан, однажды обоссался и упал, выронив на асфальт Библию, которую ему дала для просвещения племянница-неофитка. Что было, то было, наново всю эту похабщину экзистенции, позор бытия не перепишешь. Тем более что в последнее время любовь его к спиртным напиткам практически угасла, и он жил с водкой, как с постылой женой, а что это такое — расшифровывать, я надеюсь, никому не нужно. Постарел Гдов и стал наконец побаиваться жизни.
Идем по улице широкой, Идем по улице большой.
