СНТ - Владимир Сергеевич Березин
Они курили у поворота. Там дороги вовсе не было – кочки да озёрца. Они двинулись по этой слабо видной тропинке.
Понемногу Петровым овладело то безразличие, которое приходит к человеку после нескольких часов монотонных трудных движений.
Вдруг он увидел, как взмахнула руками подруга приятеля. «Сейчас она упадёт в грязь, будут обиды», – подумал Петров.
Но падение всё же произошло быстрее скорости мысли. Пока всё это ворочалось в голове у Петрова, женщина упала на колено, но потом вдруг вся скрылась под серой мутной водой. Мелкие пузыри покрыли болотную гладь, спустя пару минут ещё один, огромный, выплыл откуда-то из глубины и громко и как-то оскорбительно весело лопнул.
Из-под воды, уже беззвучно, поднялся новый пузырь, и вдруг с глубины пришёл неожиданно глубокий, сильный звук.
Ухнуло так, что кочка под ногами Петрова шевельнулась.
Петров переглянулся со своим приятелем.
Странное отупение охватило их. Потоптавшись немного на своих кочках, они продолжили путь – ну а что ещё делать?
Так они хотя бы увидели шар.
Они шли вперёд, будто объевшиеся мухоморов берсеркеры.
И действительно, он тут же предстал пред ними – огромный, неожиданный, – несмотря на всё прочитанное о нём, нелепый среди этого голого березняка.
Круглый бок болотного жителя отливал серым и белым, он был похож на космический корабль, по недоразумению приземлившийся в болоте.
Приятель пошёл быстрее, это значило, что он скорее выдирает ноги из болотной жижи.
На друзей снизошёл какой-то странный азарт – они уже не берегли одежду и не заботились о том, чтобы студёная вода не заливала сапоги.
Петров с ревностью смотрел на своего приятеля, опережавшего его в этой гонке за шаром. «Всё равно никто не должен уйти обиженным», – вспомнил он опять старую цитату.
Приятель, ступив на ровную землю, отряхнулся, как собака, и вбежал внутрь шара сквозь небольшой пролом. Слышно было, как он там восторженно ухает, звук этот многократно отражается от стенок, реверберирует, а потом затихает. Внезапно один из вскриков перешёл в высокую ноту и оборвался.
Всё стихло.
Петров тоже выбрался на сухую площадку перед шаром.
И тут вдруг он подумал, что настоящий магический шар вовсе не должен исполнять желания странников, он должен исполнять желания всех остальных – по отношению к добравшимся сюда. Счастье не в исполнении желаний, а в том, чтобы найти своё место и предназначение. Ну и что, если для этого нужно исчезнуть, – что толку тянуть? Нет никакого резона тянуть, состарившись, долёживать свой век в мусорной квартире.
С неисчезнувшей опаской он заглянул в черноту пролома. Перед ним была грязная земля и бока сферы. Какие-то бессмысленные надписи, наслаиваясь друг на друга, покрывали стены шара в человеческий рост. Петрова удивило, что среди них совсем не было матерных.
Больше ничего внутри шара не было.
Петров отчего-то почувствовал себя тоскливо и одиноко.
Никто не тянул внутрь шара, но он сам вдруг почувствовал, что его место там.
Он нагнул голову и пролез внутрь.
Огромная сфера тут же отреагировала на его шаги, внутри шара дробно рассыпалось чавканье отмерзающей земли.
Петров несколько раз охнул и ухнул – но ничего не произошло, кроме, разумеется, затухания рубленых звуков.
«Вот как неловко, – подумал Петров. – Как я забыл… А ведь знал, что мало того, что жертва принесена, важно, чтобы она была принята».
И он, не теряя надежды, начал кружиться прямо в самой середине грязного круга, напевая:
Неси, мышка, сладкий сон
И друзьям моим, и мне
Через сени, через клеть…
Через щель в окошечке.
Тихонько, легонько,
Чтоб не слышал котенька:
Как услышит котенька —
Тебе голову отъест.
(письмо в бутылке)
В бросании мореходом бутылки в волны и посылке стихотворения Боратынским есть два отчётливо выраженных момента. Письмо, равно и стихотворение, ни к кому в частности определённо не адресованы. Тем не менее оба имеют адресата: письмо – того, кто случайно заметил бутылку в песке, стихотворение – «читателя в потомстве».
Осип Мандельштам
Я приехал к Синдерюшкину в первый день нового года.
Так бывает – справив, как всегда бессмысленно и суетливо, праздник, ты начинаешь желать продолжения и вот ищешь, ищешь нового общества.
Я долго ехал в электричке с заиндевевшими окнами. Ко мне пытался пристать с объяснением устройства мироздания какой-то пьяный, но как только я цыкнул на него, как он превратился в круги и стрелы на стекле. Дети в тамбуре плясали вокруг кота – несчастного кота, тянувшегося, стоя на задних лапах, за недоеденной новогодней колбасой.
Шли одна за одной сборщицы пустых похмельных бутылок, заглядывая под каждую лавку, как полицейские в поисках бомбы.
Станция была пуста, как это обычно зимой в дачных местах.
Те, кого звали, уже добрались куда надо, в домах курятся трубы. Жизнь идёт своим чередом.
Жили тут по советским меркам небедные люди – придумывавшие уши для ракет – специалисты по радиолокаторам. Одни их придумывали, другие – использовали. Да только все они растворились во времени, а памятью о них остались дачи, над которыми ещё торчали диковинные телевизионные антенны, способные принять сигналы с Марса.
Я миновал несколько поворотов среди глухих заборов и не без труда нашёл дом Синдерюшкина – большую рубленую избу в окружении засыпанных снегом примет прошлой жизни – куч строительного мусора, припорошенных снегом холодильников и даже двух чугунных ванн под шапками снега.
Зима долго не наставала, и навязшее в зубах «снег выпал только в январе» – свершилось. Повалил снег, ветер дул во все стороны, и ночные фейерверки мешались с летящими в разные стороны хлопьями.
Здесь, в дачной местности, ночные забавы были видны по обгорелым вешкам, откуда стартовали ракеты и где накануне крутились шутихи.
Правда, на участке Синдерюшкина ничего подобного не было – там была какая-то особенно отчаянная белизна пустоты.
Ничего чёрного – ни кустов, ни забора, ни вешек – не было.
Всё было облеплено нетронутой китайским порохом и прочим новогодним весельем кристаллической водой, и это придавало местности сказочный вид.
В этот момент я подумал о том, что и мне был бы нужен крепкий дом, пахнущий деревом, в который нужно возвращаться из путешествий и развешивать по стенам африканские маски. И я сразу же задумался – сам я придумал эту фразу или прочитал у кого-то.
Итак, жить в бревенчатом доме – среди пустых, глухонемых дач зимой. Выходить из дому только ради того, чтобы поссать с крыльца.
Вот как Синдерюшкин.
* *
