Кухонный бог и его жена - Эми Тан
Именно в нашей беседке неделю спустя я и узнала, что началась война.
Хулань уснула после обеда. Начался ливень, и я решила отправиться в беседку одна и написать там письмо Пинат. Я писала о приятном: об интересных вещах, которые видела, о лодках на озере, о храмах, в которых побывала. Я предположила, что, возможно, мы скоро, всего через несколько месяцев, вернемся домой. И что когда мы прибудем к Новому году в Шанхай, я представлю всем своего маленького сына.
В этот момент я увидела Хулань, которая бежала к беседке. Ее мокрое платье нескромно облегало фигуру.
— Они улетают! Уже улетают! — кричала она на бегу.
Шеннолт находился на военно-воздушной базе, куда прибыли китайские командующие с севера и юга страны. Всех пилотов уже собрали на взлетной полосе, и все говорили одно и то же: времени на подготовку больше нет. Пора действовать.
Мы с Хулань бегом прибежали обратно в монастырь и, даже не переодевшись в сухое, принялись собирать мужей. Я аккуратно складывала в чемодан чистые рубашки Вэнь Фу, брюки, носки и новое хорошее одеяло.
У меня тряслись руки и лихорадочно стучало сердце. В Китае война. Возможно, Вэнь Фу погибнет, и я никогда больше его не увижу. Я сама себе удивлялась: неужели я все-таки люблю мужа, хотя и поняла это только сейчас?
Сигналя нам, грузовик загудел. Я побежала к Хулань, чтобы ее предупредить. Она оказалась не готова. Она трогала то ящик секретера, то волосы, плакала и причитала:
— Вот тебе и образ красивой жены на память! Что ему дать с собой на удачу? Эта книга… он ее все время забывает. Да где же она?
В аэропорту нам никто не говорил, куда отправляют наших мужей. Но мы видели, что над дождевыми тучами появляется ясное голубое небо. Мы были взбудоражены и очень горды.
Потом кто-то проводил нас в маленькую сырую комнату с крохотным потрескавшимся окном, сквозь которое снаружи все виделось тоже маленьким, но опасным. По узкой взлетной полосе хлестал дождь. Пилоты стояли под крыльями самолетов.
Кто-то показывал на лопасти пропеллера, кто-то бежал мимо с ящиком инструментов. Цзяго переходил от самолета к самолету, держа в руках большой лист бумаги — наверное, карту, — хлопающий на ветру.
Мы увидели, как лопасти закрутились, двигатели взревели еще громче. Я изо всех сил старалась не смотреть вокруг, не проронить ни слова, чтобы не накликать беды. Мне думается, все вокруг чувствовали то же самое, потому что молча замерли, не зная, чего ожидать.
Однако стоило самолетам начать медленно выруливать на полосу, Хулань принялась махать. Воздух, наполненный дождевыми струями, паром и дымом, делал происходящее похожим на сон. Хулань махала все быстрее и быстрее, а по щекам ее текли слезы. Самолеты помчались по полосе, и движения рук Хулань стали походить на судорожные взмахи крыльями безумной раненой птицы. Словно она надеялась, что ее усилия, ее пожелания и надежды смогут поднять их, один за другим, и водрузить на крылья победы.
На следующее утро мы узнали, что случилось на самом деле.
11. ЧЕТЫРЕ РАЗРЫВА И ПЯТЬ ТРЕЩИН
Помнишь капризную молодую особу, с которой мы с Хулань вместе мылись? Так вот, это она нам рассказала, что случилось в Шанхае и куда полетели все самолеты, чтобы спасти Китай.
Она пришла в столовую, где мы все сидели возле радио. Мы уже знали, что наши мужья живы, и теперь слушали новости о победоносных сражениях, ловя каждое слово.
— То, что вам тут вещают, — горько бросила она, — пустой звук.
Мы все повернулись к ней. У нее были красные глаза, как у демона.
А потом она нам все рассказала.
Мужчина, который всегда занимал мужу место под вентилятором, погиб. Юноша, на которого накричал Вэнь Фу за карточным столом, тоже погиб. Вместе с мужем капризной особы.
— Вы думаете, что вам повезло, потому что ваши мужья еще живы? — говорила она. — Так вот, это не так.
Она рассказывала, как самолеты летели поздно ночью к Шанхайской гавани, уже заполненной японскими кораблями. Летчики надеялись на эффект неожиданности, но не успели они добраться до места, как им буквально на голову свалились поджидавшие их японские самолеты. Застигнутые врасплох китайские пилоты растерялись и стали торопливо сбрасывать бомбы. Они так спешили! И были так низко над землей, что в ту ночь бомбы падали на крыши жилых домов и магазинов, на машины на дорогах, на сотни китайцев. А суда японцев так и остались стоять в порту.
— Ваши мужья — не герои. А все те, кто погиб, и мой муж в том числе, умерли ни за что, — сказала молодая женщина и вышла. Мы так и остались сидеть в молчании.
— Откуда она знает, что было, а чего не было? — нарушила тишину Хулань, и в ее голосе звучала злость.
Она сказала, что счастлива, несмотря ни на что, потому что ее муж жив. Хотя бы эта новость была правдой.
Ты представляешь? Она позволила себе говорить о счастье перед всеми нами! Как она могла прилюдно расписаться в эгоизме?!
Но я не стала бранить Хулань за плохие манеры, попытавшись урезонить ее так, как сделала бы старшая сестра:
— Если эта женщина сказала правду, то нам нельзя забывать об этой трагедии. Нам надо сохранять серьезность и не позволять радости вскружить нам головы.
Хулань убрала довольное выражение с лица. Она даже приоткрыла рот, чтобы получше обдумать эту мысль. И я подумала: хорошо. Хотя она и необразованная, но быстро учится.
Но потом ее брови сошлись у переносицы, и все лицо потемнело.
— Этого я не понимаю, — заявила она.
Я попыталась объяснить еще раз:
— Мы должны думать обо всей ситуации в целом, а не только о собственных мужьях. Опасность еще существует.
— Ай-ай! Дамэй! — закричала она и прикрыла рот рукой. — Как ты можешь говорить такие плохие слова и отравлять нам всем будущее!
— Это не плохие слова, — настаивала я. — Я всего лишь говорю, что мы должны оставаться спокойными. Идет война. Нам следует оставлять свои чувства в сердцах, но сохранять голову холодной и ясной. Если делать вид, что опасности не существует, то как мы сумеем ее избежать?
Но Хулань уже меня не слушала. Она плакала и кричала:
— В жизни не слышала таких ядовитых слов! Какой толк в этих мыслях, если они привлекают плохие события?
Она не унималась, словно умалишенная. Да, я теперь припоминаю: как раз в
