В свободном падении - Антон Секисов
— Вижу, ты и правда ненавидишь детей…
— Я ненавижу людей, но детей особенно, как самую непредсказуемую и докучливую их разновидность. Но дело не только в них. Меня вообще от всего этого воротит. От всей этой семейной… хрени. И вообще, я не готов…
Наргиз молчала. Я помолчал тоже, а потом добавил:
— Я просто хочу, чтобы ты это знала, и знаешь ли, не питала иллюзий.
— Не питала иллюзий… — эхом отозвалась она. — Ты мог бы этого и не говорить: у тебя и так всё это на лице написано. Поспешу тебя обрадовать: никаких иллюзий я не питаю и никаких планов не строю.
Наргиз посмотрела в сторону катка. Там происходило всё то же самое: люди, визжа, катились по кругу.
— Раньше, когда я встречалась с другими, — не поворачиваясь ко мне, она продолжала. — Я всегда представляла будущее… я же девушка, без этого никак. Свадьба, большой дом, много детей… Видимо всё то, что ты определил как «семейная хрень». Но сейчас, я не представляю ничего вообще. Я не вижу нашего будущего. Я просто стараюсь жить сегодняшним днём, стараюсь об этом не думать, мне нравится проводить время с тобой, вот и всё! Можешь не переживать об этом.
— Вот как…
— Неужели ты не понимаешь сам? У меня в семье строгие правила… даже если бы ты был…
— Нормальным человеком? — грустно усмехнулся я.
— В общем, даже если бы мы оба очень хотели… «семейной хрени», это было бы невозможно. Я вообще не понимаю, зачем нам этот разговор…
— Что за средневековье… — рассердился я, — я и не думал, что кто-то следует всерьёз этим правилам. Это просто глупо.
— Пожалуйста, не кричи!
Я заметил, что за нами наблюдали несколько пар настороженных глаз. Я стоял над Наргиз и, похоже, действительно кричал. Я сел на место.
— Но это ладно… но почему у нас не может быть будущего? Я не понимаю. Думаешь, я ни на что не годен? Я бы легко мог зарабатывать деньги. И буду… Я повзрослею, изменюсь. Ведь все люди меняются. Может быть, через год я уже не смогу представить себе жизнь без борща и семейных торжеств. Буду с энтузиазмом нарезать салаты…
— Ты меня совсем запутал… мне кажется, тебе нужно ещё выпить… Или наоборот, не пить совсем.
Снова зазвонил телефон. Это была Майя. Опять. Я отключил его и положил в карман. Нужно было идти домой.
Я поймал такси, и мы некоторое время тряслись в тесных душных «жигулях», соприкасаясь острыми недружелюбными локтями. Постояли у её подъезда, глядя на свинцовое медленно движущееся небо. «Давай посидим на скамейке», — предложила Наргиз. Мы сели, всё также соприкасаясь локтями. Наргиз несильно ткнула меня в бок. Я ответил ей тем же. «Эй, аккуратнее, хочешь меня убить?» «Я хочу тебя любить», — подумал я, но не озвучил вслух эту дурацкую рифмовку. Погладил её щёку и поцеловал. Тоже в щёку, в невидимый детский пушок.
— Я позвоню тебе.
— Хорошо, — Наргиз встала, отряхивая плащ.
Я пошёл быстро, не оглядываясь. Тёплый ветер нёс мне навстречу мелкий бумажный сор.
9
Вадим задержался у меня ненадолго. Несколько дней блуждал по квартире в немом ошеломлении, брал с полок все подряд вещи и клал, куда хотел, множа беспорядок. Хаос в Вадиковой душе перекинулся и на моё обиталище, где всё стало ломаться и выходить из строя. Сперва поломался кран над раковиной — вентиль от горячей воды остался в руке при очередном прикосновении (теперь приходилось включать воду, обжигая пальцы). Потом, о, ужас, снова перестал работать слив. Приходилось сливать воду тазиками. Представьте, воду тазиками, в жилой квартире, в Москве XXI века.
Пыли на шкафах и грязи на полу с появлением Вадима стало гораздо больше, убирать за собой он категорически отказывался. К тому же к и без того безрадостным ароматам моего жилья — ароматам пота, запустения и гнили, он прибавил свои потно-гнилостные ароматы.
И всё бродил, как тень, мрачный и трясущийся, дурная копия самого себя.
Вадим больше не курил, как бог, как бог не ел и не пил, он делал это всё как побитый жизнью привокзальный бомж. Вадим стремительно терял класс.
— Ты теряешь класс, — сказал я Вадиму как-то.
— Что? — он посмотрел на меня, не понимая.
А потом он вернулся домой, к требовательной и строгой матери. Вернее, мать вернула его домой к себе, приехала и забрала, как позабытую косметичку. Через час, после того, как за Вадимом и его мамой захлопнулась дверь, от него поступил звонок на домашний.
— Скоро выступление, — угрюмо проговорил Вадим. — Нужно съездить в лагерь нассистов. Отдать заявку и вообще посмотреть, как там дела идут, что за сцена, и так далее… — он помолчал. — Съездите вы с Кирой.
— А ты почему не поедешь?
— Там может быть Сергеев. Не могу видеть этого отморозка… Я просто не могу…
— Ладно, ладно. Диктуй адрес.
Оказалось, фестиваль должен был проходить даже не в Москве, а хоть и в ближнем, но Подмосковье. На лоне природы. Место называлось очень нежно: «Новые Ржавки». «Откуда там будет 5000 человек, на опушке»? — думал я. Не иначе, сгонят на автобусах этих любителей панк-рока и государственной халявы.
Мы встретились с Кирой на платформе. Подошли почти одинаково, она первая, я — через полминуты. На самом деле, я шёл за ней от метро, смотрел ей в ссутулившуюся спину, но не окрикивал почему-то. В голове путались мысли, хотелось дать им ещё немного времени, может, выпутаются. Вспомнился летящий, вьющийся силуэт Наргиз. Но почему-то не в джинсах, а в переливающемся коротком платьице, какое обычно надевают фигуристки — мысленно дорисовал его на ней. Наргиз не посмотрела на меня, обогнула полукругом, разрезая коньком тонкий снег, и поехала на второй круг. До встречи, Наргиз!
В ларьке я взял вина и пластиковых стаканчиков. Подошёл человек в грязной одежде и с грязным лицом, попросил денег. Я не дал. Набросил сумку на плечо, и мы отошли на другой конец платформы. Электричка уже приближалась издалека, наращивая грохот.
Электричек я не любил, у меня от них портилось настроение. Едешь, уставившись в окно, а за ним — только лес и остовы промзоновых зданий. Внутри же — неудобные сиденья, сплошные шорохи, кружение вокруг неприятных личностей, певцы и продавцы ненужного (зимой — мороженого, летом — растаявшего шоколада). В общем, приходилось пить. Мы сели у окна, и я налил полные стаканы себе и Кире.
— Что нового? — спросила Кира, сделав глоток. — Ещё не утоп в грязи и похоти?
— Нет, не утоп.
Я подумал, как
