Остановка. Неслучившиеся истории - Роман Валерьевич Сенчин
Покидать свой дом Анна Анатольевна не хотела. Вернее, никогда у нее не возникало серьезной мысли, что переедет, что навсегда или хотя бы надолго окажется не здесь. Два раза была в областном центре у младшего сына, и эти дни показались ей длинными и пустыми, и даже нянченье с внучкой не радовало. Как жить в квартире, она просто не представляла, жалела этих старух, или сидевших с утра до вечера на скамейке у подъезда, или вылизывавших клумбочки-палисаднички под стеной их семиэтажки.
«Вам бы в свои домишечки, в огородики, по пяток курочек каждой, – про себя советовала Анна Анатольевна. – А то ведь чахните, от безделья с ума сходите». Слово «безделье» произносила мысленно не с осуждением, а с сочувствием.
Сама она каждый день что-нибудь делала. Часто необязательное, иногда и вовсе вроде бы лишнее. Но знала: перестанет двигаться – и скрутит, опутает немощь. Держала куриц. То пять, то семь. На зерно тратила денег наверняка больше, чем если бы покупала яйца в магазине или у кого из соседок, но представить пустой оградку для куриц не могла. И каждый апрель на вопрос мужика с птицефермы из соседнего района:
– Несушки нужны?
Отвечала:
– Возьму, возьму.
Курицы были всегда изможденные, почти лысые, если какая и снесет яйцо, то невкусное, с бледным желтком. Но постепенно, на зерне, свежей травке, дождевых червях и улитках, которых Анна Анатольевна часами искала в огороде, курицы приходили в себя, оживали, начинали нестись через день да каждый день. В начале ноября, когда подступали морозы, просила кого-нибудь из соседей порубить их, ощипывала, потрошила, замораживала в баке в сенях и потом потихоньку ела до новой весны.
Но сил становилось меньше и меньше. Пришлось пригласить соцработника, опять же соседку, сорокалетнюю Надю, которая приходила два раза в неделю, носила воду, продукты, рвала слишком уж разросшийся неедняк, покупала, когда бывала в райо-не, лекарства и оплачивала квитанции за свет, клала деньги на телефон.
Правда, слишком загружать Надю Анна Анатольевна не хотела – многие дела были платные. У нее лежал на шкафу этот перечень «дополнительных услуг». Размораживание и мытье холодильника, например, – триста четырнадцать рублей, побелка, один квадратный метр, – тридцать три рубля, уборка снега тридцать минут – шестьдесят семь рублей, полив одной сотки огорода – сто тридцать четыре рубля, стирка в машинке – шестьдесят семь рублей за килограмм…
Деньги у Анны Анатольевны имелись – и пенсия, и дети присылали, хотя и не просила, – но стыдно было жить барыней, за которую стирают и моют. Или неловко. Или вовсе брезгливо, что ли. Как это, чужой человек стирает твое бельишко.
В общем, пока справлялась. И, бывало, целый день проводила на ногах, не чувствуя большой усталости, упадка сил, тоски. Но вот вечера… Те их часы, когда телевизор выключен, свет потушен, надо спать, а не спится. И лезут, лезут червями в голову тяжкие воспоминания.
Не сложилась у нее жизнь с Виктором, с мужем. Скандалов не было, криков на полдеревни; тихо все происходило, холодно, незаметно для детей. И это, наверно, хуже, чем со скандалами. Прокричаться, докричаться если, то, глядишь, и наладилось бы, а так… Лет через пять после замужества, уже сын и дочка родились, Анна Анатольевна узнала, что муж от нее ходит. Вернее, добрые люди нашептали. Намеками, усмешками – так, что какое-то время она не верила. Потом собралась с духом и в один из деньков, выходной был, проследила, куда пошел ее муж. Ей сказал, что знакомый – уж и имя его не помнит теперь – помочь попросил. А на самом деле – к этой.
Эту звали Ольгой, жила на другом краю деревни. Будто специально Виктор такую выбирал, подальше от своего дома. Ольга была приезжей – привез ее муж сюда, а сам вскоре утонул в пруду. Думали, она к своим вернется, но не вернулась. Может, Виктор как раз и приласкал, и обещал ласкать, она и осталась. Была поварихой в совхозной столовой.
Спряталась в тот денек Анна Анатольевна за телеграфным столбом с широким бетонным пасынком, дождалась, пока муж в калитку войдет. Постояла, надеясь, что вот-вот, вот сейчас выйдет. А он не вышел. Ни через полчаса, ни через час. И она повернула домой…
Виктор явился в ранних сумерках, веселый, добрый, и отлюбил Анну Анатольевну так жарко, что засомневалась: был ли он у другой. И потом несколько дней не решалась завести разговор. Но в голове, как только расставались, стучало одно: Виктор сейчас у Ольги, у Ольги… Он работал на тракторе, получал разные задания, часто в самой деревне, а Анна Анатольевна почти все время была на ферме – в десяти километрах…
Все же решилась выяснить, и муж спокойно ответил: да, ходит. Ольга ему нравится. И Анна тоже. И бросать не намерен. Дом он содержит, детей любит… И, как умеют убеждать сильные мужчины, убедил ее, что вот так – правильно. Да и немало тогда было в деревне подобных треугольников. Мужчины и парни бились на мотоциклах, гибли в драках, тонули, сгорали от водки. Виктор не пил почти, был работящим, душа компании. Да и главное – детей любил. И Анна Анатольевна решила – пусть так. Хоть так…
Но с той поры у нее любовь к мужу пропала. Осталось узаконенное штампом в паспорте, свидетельствами о рождении общих детей сожительство. В постели она не могла стать страстной, выделывать то, что не стыдно, когда любишь, когда знаешь, что ты единственная.
Так и прожили почти двадцать лет. Пять лет любви и двадцать сожительства…
Виктор умер быстро, почти не болел. Похудел буквально за месяц, стал ко всему равнодушным, безучастным. Часто садился и сидел ссутулившись, скрючившись. Казалось, пережидал что-то страшное, происходящее внутри.
Анна Анатольевна просила провериться у врачей, он отмахивался: пройдет. Не прошло. Умер во сне. Тело отвезли в город – необходимо было вскрытие. Совсем не старый человек, по возрасту-то в самом расцвете. Сорок семь лет. Почти не пил, курил в меру…
Оказалось, рак желудка. Врачи с удивлением спрашивали Анну Анатольевну:
– И что, никогда не жаловался?
Она отвечала:
– Нет. – И молча жалела и злилась на мужа, что вот так поступил. Может, спасли бы. А теперь ей с тремя детьми. Старший только-только из армии пришел, хоть и техникум за спиной, но ведь время надо, чтоб на ноги встать. Дочь учиться пошла в пединститут, младший еще в восьмом классе. А сильнее злилась, что
