Остановка. Неслучившиеся истории - Роман Валерьевич Сенчин
– Наши… Наши с рожденья так, а новому человеку… Была бы цивилизация – сюда бы и дачники повалили. Теперь чем дальше от города дом – тем лучше. Говорят, за триста километров на выходные гоняют. Это шестьсот туда-сюда.
– Машины теперь добрые. Эти, бездорожники у всех.
– Внедорожники, Евгенич.
– Один хрен.
– Ну так-то – да… И к нам бы ездили, если бы мост наладить. Того и гляди рухнет уже. Автолавка едет, так весь ходуном ходит.
– Да-а, без моста и нам крышка.
– Вывезут. Не бросят ведь.
– И оставят – крышка, и вывезут – крышка.
– С чего эт?
– Старые деревья пересаживать нельзя.
– Ну если в этом плане, то – конечно…
– Не вредный Юрка человек был. И умер – как подгадал, чтоб нам не мучиться.
– Опять не понял тебя, Паш. Что-то ты сёдня…
– Чего не понять – и ни на один корень не наткнулись, топор только зря тащили, и земля через неделю схватится. Ломами пришлось бы. А если бы в ноябре…
– А если бы в декабре, январе, феврале, марте? Паш, просил сколько раз – не береди ты душу. А как назло – нудишь и нудишь.
– Чего ты злишься? Устал? Вылазь, покури.
– Да, надо.
Старик Павел вернулся копать, старик Валерий закурил.
– Докуда рыть будем?
– Ну, с покрышкой станет – и нормально.
– Ну да…
– Хорошо идет, мягко.
– Предки наши знали, где место выбрать.
– Ох-х, кладбище-то какое – и краев не видно, а деревенька…
– Не всегда она такой была.
– Ну дак – и школа, и сад, а акушерский пункт, и почта. Аж два магазина… Помните, когда второй закрывать решили – начальство приехало объяснять, что, мол, автолавка – это даже лучше. И мы кивали.
– Я не кивал.
– А-а, не кивал он… Тогда взбрыкнуть бы сообща: не дадим…
– И помогло бы, думаешь? Раньше взбрыкивать надо было, когда школу закрывали. После нее всё повалилось.
– Ну, теперь сколь угодно высчитывать можно, когда оно повалилось…
Старики начали выдыхаться, и разговор загас.
Копали по-прежнему по двое, один отдыхал. И казалось, что это сама земля утягивает сосельников. Забирает в себя. И Евгенич это видел, и Павел, и Валерий. Отворачивались, кряхтели, щурясь, затягивались едким дымом.
Когда бросать песок с глубины стало совсем трудно, опустили ведро на веревке. Поднимали, ссыпали в кучу. Забирались и выбирались по лестнице.
Вот и голов не стало видно. Готово.
Теперь перекуривали вместе. Над вынутым песком вилась недобитая утренниками мошка.
– Как понесем-то втроем? – тихо, подрагивая голосом, спросил Павел. – Анатолич нам не помощник – еле ходит.
– Бабы с одного краю возьмутся. Где ноги. Ольга, сможет, думаю, Пристениха.
– Пристениха – кре-епкая…
– Донесем потихонечку. Далеко, конечно…
– Не думали, ясно, прежние люди, что вот такой у деревни будет конец – десяток хрычей с хрычовками.
– Ладно, не кипятись, Валер. Пожили, теперь надо умереть без яду. А то он и там жечь будет… Донесем, похороним Юрку, помянем…
– Ну, это-то да. А дальше? Нас кто?..
– Всё. Как бог даст. Смердеть уж, поди, не оставят.
– Будем надеяться.
– Будем.
Старики оббили лопаты о траву, взяли ведро, топорик, лестницу и пошли туда, где возле гроба сидели остальные жители деревни – пять старух, мать Юрия, тоже старуха, и немощный Анатолич.
Кот
За свою жизнь Анна Анатольевна давала клички стольким собакам, козам, а особенно кошкам с котами, что на этого сил придумывать уже не хватило. Назвала по цвету шерсти – Серым.
Однажды взял и появился, еще котенком – не разберешь, она это или он, – жалобно попросился в избу. Была та пора, какую называют предзимье – снега нет, кое-где зеленеют сорные травы, днем солнышко припекает, но стоит ему зайти или хотя бы прикрыться легким облачком, и воздух протыкают колючки холода, а земля за ночь схватывается, покрывается мерзлой коростой.
И вот в такой колючий вечер пришел он к Анне Анатольевне и попросился.
Она погнала было, а он не побежал, как другие коты и кошки, забредающие в чужую ограду, остался сидеть на краю крыльца. Смотрел на нее без страха и кошачьей наглости. Как-то так как равный смотрел, но попавший в тяжелое положение, и глазами просил: «Помоги».
Анна Анатольевна подумала, потом взяла его за шкирку, подержала. Котенок висел покорно, поджав лапы, продолжал смотреть на нее. И теперь глаза говорили: «Здоров я, здоров…» Анна Анатольевна поставила его на крыльцо и открыла дверь. Котенок вошел.
С тех пор жили вдвоем.
Изба была большая – шестистенок с двумя печами, двумя сенями – теплыми и холодными. Вокруг сорок соток земли. Баня, летняя кухня, стайки, завозня, дровяник, унавоженный огород с парником и теплицей. Большое богатство, которое давно стало никому не нужно. И Анне Анатольевне тоже. Даже высокое крыльцо раздражало – повзбирайся на него по двадцать раз на дню, без ног останешься.
Порастерялась родня, поумирали ровесники. Анна Анатольевна давно ждала смерти, но не звала ее. Тихо радовалась каждому новому дню, находила работу. Телевизор смотрела не равнодушно, а то ругаясь с теми, кого в нем показывали, то соглашалась, сочувствовала оказавшимся в беде, радовалась, когда ловили воров и бандитов.
Засыпать только было тяжко. И чувствовала, что устала, что сон даст сил, что скорее в нем проползет темная ночь, а там будет завтра, солнышко и дела, но уснуть быстро не получалось. Наваливались воспоминания, и всё нехорошие, горькие, от которых дремота проходила совсем. Пропадала, как вдруг пропадает густой туман, открывая грязь, доски с гвоздями, острые углы, прочее, чего не хочется видеть и нужно опасаться…
Нехорошего было позади много. В детстве, которое и почувствовать путем не пришлось – нужно было помогать взрослым по хозяйству, нянчиться с младшими братом и сестрой, еще и успевать уроки делать. Потом было училище в районе, которое Анна Анатольевна быстро бросила – не тянуло ее к будущей профессии маляра-штукатура. Вернулась сюда, устроилась на ферму дояркой.
Тогда как раз вводили машинное доение, доярки ходили в белых халатах, как врачи; коровники содержались в чистоте, скотники напоминали санитаров. В общем, хорошо она отработала эти почти четыре десятка лет. Успела выйти на пенсию до развала, разора. А теперь ферма давно пуста, от коровников остались только коробки. Длинные, серые, без крыш…
Семья была. Трое детей – два сына и дочь. Да они и сейчас есть, но сами уже почти старики. Время, когда приезжали каждое лето, сначала одни, потом с невестками и зятем, потом и с внуками, видать, кончилось навсегда. Изредка кто-нибудь навещает, но коротко, без желания. По обязанности. Внуки взрослые,
