Алексей Писемский - В водовороте
– Теперь только и осталось одно – идти да утопиться в Москве-реке! – присовокупила она, разводя руками.
– Вовсе вам не нужно топиться ни в какой реке, – возразила ей княгиня с улыбкою, – потому что вы должны ехать со мною за границу!
– Я?.. С вами? – воскликнула Петицкая, никак не ожидавшая такого предложения.
– Да, вы! – повторила княгиня.
При этом Миклаков взглянул с некоторым удивлением на княгиню; но она сделала вид, что как будто бы не замечает этого.
– Но я не имею средств, княгиня, ехать за границу! – возразила Петицкая.
– Средства у меня очень хорошие, и потому вам об этих пустяках беспокоиться нечего! – сказала ей княгиня.
У г-жи Петицкой после этого глаза мгновенно увлажнились слезами.
– Княгиня! – начала она каким-то прерывающимся голосом. – Я не знаю, благодарить ли мне вас или удивляться вам?..
– Ни то, ни другое, а ехать со мной! – проговорила княгиня одушевленным и веселым тоном.
– Что ехать с вами я готова, вы, я думаю, не сомневались в том; но в то же время это такая для меня неожиданность и такая радость, что до сих пор еще я не могу прийти в себя!
– Ну, и отлично, что радость!.. Мы будем с вами жить вместе, гулять, переезжать из одного города в другой.
– Уж конечно! – подтвердила г-жа Петицкая в каком-то раздумье и потом, как бы сообразив хорошенько все, что делает для нее княгиня, она вдруг протянула ей руку и проговорила почти трагическим голосом:
– Благодарю вас!
В ответ на это княгиня хотела было ее поцеловать, но г-жа Петицкая вместо того упала к ней совсем в объятия и зарыдала.
Этого Миклаков не в состоянии уже был вынести. Он порывисто встал с своего места и начал ходить с мрачным выражением в лице по комнате. Княгиня, однако, и тут опять сделала вид, что ничего этого не замечает; но очень хорошо это подметила г-жа Петицкая и даже несколько встревожилась этим. Спустя некоторое время она, как бы придя несколько в себя от своего волнения, обратилась к Миклакову и спросила его:
– А вы, monsieur Миклаков, не едете за границу?
– Нет-с, еду! – отвечал он ей.
О, тогда г-же Петицкой показалось, что она очень хорошо понимает: она полагала, что Миклаков тоже едет на деньги княгини, и теперь ему досадно, что она хочет то же самое сделать и для других! Г-жа Петицкая судила в таком случае о Миклакове несколько по своим собственным чувствам.
– Вы, однако, скорее должны собираться! Мы уезжаем через неделю! – сказала ей княгиня.
– Что мне собираться!.. Я в полчаса могу собраться, – возразила г-жа Петицкая. – Но нет, нет, – продолжала она снова трагическим голосом. – Я вообразить себе даже не могу этого счастья, что вдруг я с вами, моим ангелом земным, буду жить под одной кровлей и даже поеду за границу, о которой всегда мечтала. Нет, этого не может быть и этому никогда не сбыться!
– Но отчего же? – спросила княгиня.
– Оттого же, что, вероятно, найдутся некоторые люди, которые будут отсоветовать вам взять меня с собою! – отвечала грустным и печальным голосом г-жа Петицкая. Под именем некоторых людей она, конечно, разумела Миклакова, а частию и князя.
– Никогда я не передумаю, и никто мне не отсоветует этого, – отвечала княгиня с явной настойчивостью; она тоже, в свою очередь, догадалась, кого г-жа Петицкая разумеет под именем некоторых людей.
– Ну, хорошо, смотрите же! – отвечала ей та и затем вскоре ушла, чтобы поспешить в самом деле сборами.
– Что вы за сумасшествие делаете, навязывая себе на руки эту скверную бабу! – воскликнул Миклаков, как только остался вдвоем с княгиней.
– Для вас она скверная, а для меня очень хорошая! – воскликнула ему та упрямым и недовольным голосом.
– Но чем?.. Разве тем, что низкопоклонница, сплетница и даже развратница! – продолжал восклицать Миклаков.
Княгиня при таких эпитетах его покраснела.
– Разве можно так говорить о женщине! – проговорила она: вообще ее часто начинал шокировать грубый и резкий тон Миклакова. – И что всего досаднее, – продолжала она, – мужчины не любят Петицкой за то только, что она умная женщина; а между тем сами говорят, что они очень любят умных женщин.
– Умную еще какую-то нашли! Она лукавая – это так… – воскликнул Миклаков, – а лукавство никак не ум, которого первый признак есть справедливость и ясность.
– Нет, умная, не спорьте! – настаивала на своем княгиня. Она придумала взять с собою Петицкую чисто с целью иметь в ней оплот и защиту свою против любви к Миклакову. Она вознамерилась ни на минуту не расставаться с Петицкой, говорить с ней обо всем, советоваться. Подчиняясь суровой воле мужа, который, видимо, отталкивал ее от себя, княгиня хоть и решилась уехать за границу и при этом очень желала не расставаться с Миклаковым, тем не менее, много думая и размышляя последнее время о самой себе и о своем положении, она твердо убедилась, что никогда и никого вне брака вполне любить не может, и мечты ее в настоящее время состояли в том, что Миклаков ей будет преданнейшим другом и, пожалуй, тайным обожателем ее, но и только. По своему несколько мечтательному и идеальному мировоззрению княгиня воображала, что мужчина, если он только истинно любит женщину, может и должен удовольствоваться этим. Но всего этого она не хотела открывать Миклакову и сказала ему несколько иную причину, почему пригласила Петицкую.
– Как вы не понимаете того! – продолжала она. – Когда Петицкая поедет со мной, то все-таки я поеду с дамой, с компаньонкой, а то мою поездку бог знает как могут растолковать!..
Миклаков многое хотел было возразить на это княгине, но в это время вошел лакей и подал ему довольно толстый пакет, надписанный рукою князя. Миклаков поспешно распечатал его; в пакете была большая пачка денег и коротенькая записочка от князя: «Любезный Миклаков! Посылаю вам на вашу поездку за границу тысячу рублей и надеюсь, что вы позволите мне каждогодно высылать вам таковую же сумму!» Прочитав эту записку, Миклаков закусил сначала немного губы и побледнел в лице.
– Этот господин начинает себе очень большие шуточки позволять, – проговорил он.
– Что такое? – спросила его с беспокойством княгиня.
Миклаков подал ей письмо и деньги.
Княгиня прочла и тоже заметно сконфузилась.
– Ну, я с ним поговорю по этому поводу, – продолжал Миклаков; ему и прежде того еще очень хотелось побеседовать с князем. – Доложи князю, что я желаю его видеть, – присовокупил он стоявшему в дверях лакею и ожидавшему приказания.
– Для чего вы хотите его видеть? – спросила княгиня с беспокойством, когда лакей ушел.
– Да хоть бы для того, чтобы отдать ему деньги назад, – отвечал Миклаков.
Лакей снова возвратился и доложил, что князь просит Миклакова в кабинет.
Тот торопливо пошел туда.
Княгиня осталась в сильно тревожном состоянии.
Войдя к князю, Миклаков довольно небрежно поклонился ему и сейчас же сел.
– Я получил от вас какое-то странное письмо с приложением к оному и пришел вам возвратить все сие! – проговорил он насмешливо и бросил на стол перед князем письмо и деньги.
– Отчего же странное? – спросил тот несколько сконфуженным тоном.
Миклаков пожал, как бы от удивления, плечами.
– Потому что я никогда, сколько помню, не говорил вам ни о каких моих нуждах, никогда не просил у вас денег взаймы, с какой же стати вы пожелали сделать мне презент?
– Я полагал, что ваши средства недостаточны настолько, чтобы жить на них за границею, – проговорил князь довольно ровным голосом.
– Так на какие же средства, по-вашему, я мог рассчитывать, едучи за границу? На средства княгини, что ли?.. – спросил его Миклаков, устремляя на князя пронзительный взгляд. – Сколько я ни ожидал слышать от вас дурное мнение о себе, но такого, признаюсь, все-таки не чаял, а потому позвольте вас разубедить в нем несколько. Я-с потому только еду за границу, что могу там существовать независимо ни от кого в мире. Я выслужил пенсию в тысячу двести рублей!.. У меня есть, кроме того, маленький капитал, за который я продал на днях мою библиотеку!
– В таком случае я очень рад за вас, – прервал его князь, с трудом сдерживая себя и как-то порывисто кидая валявшиеся на столе деньги в ящик, – он полагал, что этим кончится его объяснение с Миклаковым, но тот, однако, не уходил.
– И вообще я желал бы знать, – начал Миклаков снова, – что хорошо ли вы обдумали ваше решение отправить княгиню за границу и чтобы я ей сопутствовал?
Князь только сделал на это презрительную гримасу и молчал. Миклаков заметил это и еще более взбесился.
– Вам, как я слышал, написал кто-то какую-то сплетню про меня и про княгиню, – продолжал он. – Оправдываться, в этом случае я не хочу, да нахожу и бесполезным, а все-таки должен вам сказать, что хоть вы и думаете всеми теперешними вашими поступками разыграть роль великодушного жорж-зандовского супруга Жака[124], но вы забываете тут одно, что Жак был виноват перед женой своей только тем, что был старше ее, и по одному этому он простил ее привязанность к другому; мало того, снова принял ее, когда этот другой бросил ее. В положение его вы никак не можете стать, потому что, прежде всего, сами увлеклись другой женщиной, погубили ту совершенно и вместе с тем отринули от себя жену вашу!.. Если бы даже кто и полюбил княгиню, то во всяком случае поступил бы не бесчестно против вас в силу того, что поднял только брошенное!
