Наум Фогель - Капитан флагмана
Он выпил боржоми, глубоко вздохнул, потом выдохнул, но это мало помогло, и он сильным напряжением воли попытался преодолеть наплывающий на него туман. Кивком головы пригласил официанта, расплатился, сунул сдачу в карман и поднялся. Уже на улице спросил:
- А нельзя так, чтобы не печатать?
- Что не печатать?
- Статью. Мою статью не печатать.
- Газета уже идет, мой друг, - сказал Романов и предложил: - Давай-ка я провожу тебя домой, ты здорово перебрал.
- Ерунда! - хмуро произнес Шарыгин. - Я всегда был сволочью, но посредственной, а сейчас... Скажи, почему человек не может плюнуть самому себе в лицо?..
- Может, - спокойно сказал Романов. - Человек все может.
41
Таня встала пораньше. Она решила приготовить к завтраку блинчики с творогом: вчера вечером приезжала Гришина мать и, как всегда, навезла продуктов. Гриша обожает блинчики с творогом.
Ее мысли все возвращались и возвращались к вчерашнему дню. Утром она узнала о смерти тети Вали, о том, что произошло в больнице. Первой мыслью было увидеть Галину, поговорить с ней, расспросить обо всем. Позвонила Гармашам. Трубку снял Сергей. Он сказал, что Галина спит, что сейчас лучше с ней ни о чем не разговаривать. Андрей Григорьевич так посоветовал. Здорова ли Галина? Андрей Григорьевич говорит, что у нее нервное потрясение очень сильное. Вот почему с ней сейчас лучше ни о чем не говорить.
Гриша ушел на работу, как всегда, к шести. У Тани сегодня с десяти часов практика - в пригородной школе. Обычно добиралась она туда троллейбусом, но сегодня решила выйти пораньше, пойти пешком. Может быть, в школе еще ничего не знают и ни о чем спрашивать не станут? Она больше всего боялась разговоров о том, что произошло в больнице.
В школе было как всегда. Только после второго урока, когда она вошла в учительскую, преподаватель математики - пожилая женщина с моложавым лицом нарушила наступившее с приходом Тани неловкое молчание, спросила:
- Скажите, Танюша, это правда, что вы с товарищем Гармашем и его женой в родстве?
- Да, - почему-то вызывающе глядя на учительницу, ответила Таня. - А что?
- Не скажете ли вы нам, что там произошло? Весь город шумит, а мы не знаем подробностей. Так не скажете ли вы нам...
- Не скажу! - резко ответила Таня и вышла из учительской.
Потом, уже на обратном пути, в троллейбусе, она услышала разговор двух женщин. Они сидели впереди. Та, что у окна, - худая, остроносая блондинка говорила своей собеседнице - миловидной, с коротко остриженными черными волосами:
- До такого додуматься. Новое лекарство, не проверенное еще, на родной матери испытывать.
- А правду говорят, что докторша это лекарство сама изобрела?
- Истинная правда. А лекарство это - и не лекарство совсем, а яд смертельный. Вот и умерла женщина.
Таня не сдержалась, наговорила им грубостей и вышла из троллейбуса. Она шла, ничего не видя, негодуя на математичку, на этих женщин в троллейбусе и на Галину, которая посмела поднять руку на родную мать.
Таня обожала Галину, доверяла ей самое сокровенное; очень дорожила ее советами, гордилась родством, дружбой с ней. Под Новый год Галина подарила ей трех премилых аистов. Они были укреплены тонкой проволокой на массивной подставке с изображением голубого озера, окруженного камышом и осокорем. Птицы казались парящими в воздухе. Они были покрыты флюоресцирующей краской и в темноте светились таинственным зеленоватым светом. Они словно из сказки, говорила Таня, глядя на сверкающих птиц. Но сейчас все связанное с Галиной было неприятно. Скульптура с парящими аистами стояла на туалетном столике. Таня посмотрела на нее с ненавистью. Ей не терпелось дождаться возвращения Гриши. Но около четырех он позвонил и сказал, что остается еще на одну смену.
- Если б ты знал, как ты мне нужен сейчас, - взмолилась Таня.
- У нас авария, и Василий Платонович просил всех остаться.
Она молчала, и Григорий добавил уже просительно:
- Надо. Понимаешь, Танюша, надо!
- Понимаю, - после короткой паузы сказала Таня и положила трубку.
...Она старалась не греметь посудой, чтобы не разбудить Григория. Он пришел около часа, серый от усталости. Долго мылся под душем. Во время ужина стал оживленно рассказывать:
- Здорово у нас получилось. Времени в обрез. Сборочный запарился. А корабль, хоть в лепешку разбейся, надо заказчику во всей красе показать. Так что Тарас Игнатьевич придумал: с двести восьмого приказал выкроить кусок точно по конфигурации. Мы его и воткнули. Дядя Вася надежно работал. Прочно заворачивал. Народу невпроворот: сборщики, сварщики, монтажники... Скиба так всех расставил - хоть и впритирочку, а на пятки никто никому не наступает. И покрасить успели.
После ужина Григорий подсел к Тане и заговорил о Галине. Видимо, мысли о ней не давали ему покоя, и сейчас нужно было отвести душу. Они долго спорили. Потом уже говорила только Таня. Он молчал. Наконец и она замолчала. Погасила свет. Аисты вспыхнули, и с каждой секундой сияние их казалось все ярче и ярче. Таня смотрела на них, как загипнотизированная. Потом вскочила, схватила скульптуру и ударила об пол так, что только брызги полетели. Гриша включил свет.
- Ненавижу! - со слезами в голосе произнесла она в ответ на полный укора взгляд Григория. - Ненавижу!
- А птицы при чем?
- Не хочу ничего от нее. Ничего. Ненавижу!
Он привлек ее к себе, приласкал, стараясь успокоить. Но от этой ласки ее тоска только усилилась. Потом... Если бы он не сделал этого дурацкого сравнения, может, они и не поссорились бы. Как же это он сказал? "Понимаешь, когда лошадь смертельно ранена или сломала хребет, ее добивают. Из жалости. Понимаешь. Понимаешь, лошадь и то..."
- Глупое сравнение, - сказала Таня. - Лошадь это лошадь. А тут родная мать.
Конечно, Гриша это сказал, чтобы утешить ее. А она...
Таня увлеклась работой и вдруг увидела, что Гриша стоит в дверях и наблюдает за ее стряпней.
- Нехорошо это - подсматривать.
- Я не подсматриваю: я думаю о своем отрывке. А что, если его сняли с полосы?
- Не может этого быть.
- Может. Какое-нибудь важное сообщение, и стихи полетят в первую очередь. Знаешь, как в нашей газете относятся к моим стихам?
- Не ропщи. В последнее время почти все, что ты пишешь, они печатают. Вот откроется киоск, пойдешь и купишь газеты. Мне тоже не терпится.
- Знаешь, о чем я еще думал? О Галине. В чем-то она права. Мне кажется, что в чем-то она права.
- А ты бы так смог? - запальчиво спросила Таня. - Скажи, ты смог бы так?
- Я бы не решился, наверное, заткнуть своим телом амбразуру, но из этого не следует, что поступок Матросова глупость.
- Пожалуйста, не пользуйся никогда таким приемом. Он недозволенный. В нем есть что-то от софистики.
- А я думаю, это логика, а не софистика.
- С каких это пор у тебя страсть к логике?
Он не ответил. Сел на табурет возле холодильника.
- Что же ты молчишь? - спросила Таня.
- Я ночью о ней стихи сочинял, - тихо произнес Григорий.
- О ком?
- О Галине.
- Ну и что?
- Наверное, я плохой человек.
- Опять самоуничижение?
- Понимаешь, хороший человек должен испытывать злость к убийце. В нем все должно протестовать, а у меня к ней - жалость. Какая-то нестерпимая жалость.
- Давай не будем об этом, ладно? - попросила Таня.
- Ладно.
Они стали завтракать. Гриша ел медленно и молча, все время напряженно думал о своем.
- О чем ты все? - спросила Таня.
- Ты сегодня когда освобождаешься?
- В два. А что?
- Мы после обеда пойдем в загс. Надо подать заявление.
- Я с тобой - потому, что люблю, - взволнованно произнесла она. Остальное не имеет значения.
- После обеда мы пойдем в загс.
- В такой день?
- А что? Вторник. Хороший день. Нам давно это нужно сделать.
- Хорошо, если ты настаиваешь...
У газетного киоска стояла очередь. Гриша улыбнулся:
- Вот - проведали о поэме и спешат приобрести.
На самом деле людей привлекла сенсационная статья Шарыгина. Гриша раскрыл газету, пробежал статью. О своих стихах он забыл. Его вдруг охватило состояние, которое он сам называл состоянием "внезапно пойманной птицы".
В очереди горячо обсуждали происшествие.
- Ты растишь их, воспитываешь, себе в куске хлеба отказываешь, а они вон как благодарят...
- Таких надо привязывать к позорному столбу на площади, чтобы каждый в лицо плевал...
- Не жена ли писателя Гармаша?
- Она самая.
- Вот они, современные писатели, - произнес худощавый старик в изрядно поношенном синем пиджаке, стоявший в стороне с газетой в руках.
Гриша подошел к нему, взял за отвороты пиджака.
- Послушай ты, старая бородавка! Что ты знаешь о наших писателях? И вообще, почему ты до сих пор не сдох?
Старик посмотрел на него испуганно, совершенно ошарашенный неожиданным нападением. Гриша оттолкнул его, круто повернулся и пошел прочь.
- Хулиган! - плаксиво закричал ему вслед старик. - Твое счастье, что милиции близко нет.
