Анатолий Тосс - Фантазии женщины средних лет
Они так и переговаривались через меня, как будто меня не существовало.
– Слушайте, может, нам поменяться местами. – Я посмотрела на Жан-Поля, но тот моментально ускользнул глазами, как ускользала от Рене впереди идущая машина, и тут же пробурчал:
– Не, не, Жеки, – они все звали меня Жеки, пропуская первую «Д», – все хорошо, так все хорошо.
– Смотри, все же обходит!
«У него такой напряженный голос, кажется, он тоже трется о его волосатые руки», – подумала я про Андре.
Я смотрела на трассу. Рене поравнялся с машиной, которая еще секунду назад отчаянно сопротивлялась. Она и сейчас еще не сдалась, они оба входили в поворот, и Рене использовал внешнюю полосу, которая, как я понимала, являлась невыгодной для него. Андре даже перестал потирать руки, когда машина Рене ушла влево, они неслись бок о бок, почти касаясь друг друга, а потом Рене толкнул левую машину вбок, та упиралась, он снова толкнул, и без паузы, как бы оттолкнувшись от нее, вышел из поворота и сразу оказался впереди. Я сжала кулаки, я почти видела его лицо, окаменевшее, осунувшееся в гонке, ничего, кроме нее, не видящее и не слышащее, обостренное лицо.
– Давай, – прошептала я, – давай, милый! Так их!
– До него еще восемь машин, – сказал Жан-Поль.
– Еще куча времени, – также никому конкретно, а просто куда-то вперед ответил Андре.
– Будем надеяться.
Впереди Рене мчались одиннадцать машин, я отсчитала глазами девятую. «Почему именно она?» – подумала я, зная, что все равно не пойму. Она вела себя очень уверенно, эта машина, в этом я уже научилась разбираться, в уверенности гонщика. Она шла сразу за второй, прямо дышала ее газами, но даже не пыталась обогнать, заняв место точно в фарватере, не отходя в сторону ни на сантиметр, как будто именно в такой каллиграфии и заключалась цель гонки.
– Хитрый, – сказал Жан-Поль, как обычно, в воздух, не поворачивая головы, и я знала, он говорит об этой, третьей машине, которую так старался догнать Рене. – Хитрый, скотина, смотри, как держит, как на нити, скоро забьет.
Он не успел закончить фразу. На внутреннем повороте тот, о ком он говорил, сорвался с державшей невидимой нити и метнулся к самой кромке, все заняло мгновение, я едва успела заметить. Я видела, как Жан-Поль покачал головой.
– Черт, – только и сказал Андре. И выругался. – Чисто он его.
– Чисто и легко, как зайчика, – отозвался Жан-Поль. – Он так и Клода проглотит.
– Черт, – снова сказал Андре. И снова выругался.
Я, похоже, стала понимать. Рене тоже пытался обогнать следующую машину, он снова раскачивался по всей ширине трассы, та загораживалась задом, но он все же прорвался.
– Давай, – выкрикнула я и сама удивилась, я не любила быть шумной в компании этих двоих.
Рене прорывался, вновь и вновь с диким трудом оставляя позади очередную машину, каждый раз на грани, каждый раз почти переходя ее. Та, которая стала второй, все еще второй и оставалась, но уже было ясно, что это ненадолго, я уже знала этот трюк, уже видела его. Она, было похоже, приклеилась к первой машине, почти касаясь ее, и, если бы не декорация трибун, казалось, что они вообще стоят на месте, так они замерли, не двигаясь, одна относительно другой. Исход гонки был предрешен, оставалось лишь дождаться рывка, который накроет лидера.
Рене «раскачивал» следующую машину, а я подумала, почему у того получается так легко, артистично, как будто игра, шутка, а Рене каждый раз пробивается с кровью, с напряженным риском?
– Почему у него так легко? – я не спрашивала, я сказала, как и они, в пустоту, но все равно глупо сказала, я сама сразу поняла, что глупо.
– Ничего, Жеки, – услышала я почти неразличимое бормотание, – твой Рене тоже ничего. – И мне опять не понравилось ни «твой», ни «тоже ничего», но я ничего не ответила, я смотрела на трассу.
Их отделяло уже всего три машины. Я поняла: задача Рене – не победить, а догнать этого, которому все легко, и их борьба привносила в гонку новую цель, большую, чем победа, потому что привносилось личностное.
– Сколько осталось? – спросил Жан-Поль.
– Семь кругов, – ответил Андре, и я подумала, неужели считает?
– Может, успеет? – спросил Андре, но никто не ответил.
Рене успел, он незаметно «раскачал» три оставшиеся машины, они сдавались одна за другой, они могли бы объединиться и задержать его, предположила я, но они не могут, здесь каждый только сам за себя. Тот, за которым гнался Рене, наверное, мог бы легко уйти, если бы знал. Мне даже стало жаль его, ведь он не догадывался, он так и шел, приклеившись к первой машине, он, видимо, не хотел спешить, оставалось еще четыре круга, я тоже стала считать. Рене долго подбирался к нему, я чувствовала, как замерли эти двое, справа и слева от меня.
– Теперь он не уйдет от Рене, – сказал Андре и повторил:
– Теперь он не уйдет.
– Не знаю, – возразил Жан-Поль, – он может проглотить Клода в любую секунду.
Так и случилось. Тот, о ком они говорили, юркнул влево под Клода (я уже сама называла первую машину Клодом), но тот успел и в последнюю секунду перерезал проход. А это как раз и оказалось ошибкой, видимо, все, что было направлено против того, за кем шел Рене, так или иначе становилось ошибкой. Клод еще перекрывал эту прореху слева, но его преследователя уже там не было. Он находился справа, где ничего не мешало, и беспрепятственно гнал вперед, верно посмеиваясь под рев мотора, как одурачил простака Клода. Он уже обошел, его машина на полкорпуса была впереди, и Жан-Поль покачал головой и сказал «все». Но тут произошло невозможное.
Я не следила эти последние секунды за Рене, я была заворожена мастерством того, за кем Рене гнался, но тут по стадиону прошел вздох, и я перевела взгляд. Если машина может вытянуться и распластаться в длине и сделать скачок, невероятно длинный и гибкий, если машина так может, то это произошло. Это был именно скачок, машина Рене прыгнула вперед, казалось, она на мгновение перестала касаться земли, но это мгновение измельчило, превратило в труху разделяющее расстояние, и теперь уже три машины создавали почти ровную линию, которая, все знали, не могла не сломаться.
И она сломалась. Я не знаю, обеспокоился ли тот, кто шел посередине, ведь все было пока так легко для него. Может быть, лишь тогда, когда Рене все еще чуть сзади начал поджимать его, и тот, видимо испугавшись уж совсем упереться в машину Клода и быть раздавленным между ними двумя, отступил.
Клод, воспользовавшись случаем, проскочил вперед, а тот, за которым еще недавно гнался Рене, вновь оказался третьим. Теперь он был привязан к Рене, и все следили только за ними, понимая, что развязка гонки зависит от их спора. Я знала, что Рене даже не смотрит вперед, только назад, я так болела за него, мне так хотелось, чтобы он победил в этом даже мне не понятном споре, я так надеялась… Еще и потому, что была уверена, что он проиграет.
Но Клод уходил, он выжимал все из своей машины, и тот, позади Рене, не мог больше ждать. Он немного махнул: влево, вправо, он не раскачивал, как Рене, по всей ширине, а лишь шелохнулся, и Рене поддался, он купился на движение и вильнул… Но тому было достаточно, он снова ушел влево, теперь уже шире, а потом, как всегда, в бросок.
– Так, – это сказал Жан-Поль.
– Что так? – раздраженно спросила я, но мне никто не ответил.
И тут все замелькало у меня в глазах, я не поняла, что произошло, мне показалось, что я смотрю кино, замедленные кадры, что можно встать и выключить телевизор. Или это просто бред, конечно, я брежу, потому что все уже случилось, уже на поле бегут люди, уже вскочил, подняв руки, Жан-Поль, а для меня машина Рене еще только слегка виляет, как будто ей завязали глаза и она пробирается на ощупь, а затем с размаха шарахается в сторону. Я так и не поняла, когда она успела развернуться, а главное, зачем. А потом нос снова начинает вращать зад, и все это медленно, почти плавно, лишь постепенно, а потом сразу так быстро, что не схватить глазом, как волчок, быстрее волчка, я никогда не видела, чтобы что-то так стремительно крутилось.
Тот, который обгонял, наверняка пытался избежать столкновения, хотя я и не смотрела на него, я только видела, как он воткнулся. Я услышала еще один вздох с трибун, теперь уже глухой, испуганный, и еще грохот, я никогда не слышала такого грохота. А потом опять все стало медленно и плавно, потому что одна из машин летела высоко в воздухе и уже дымилась именно там, в воздухе. А машина Рене уже не крутилась, а кувыркалась с бока на крышу и снова на бок, она на глазах теряла форму, переставала быть машиной, а только куском вывороченного, расплавленного металла. И это немыслимое противоречие медленной, почти мирно летящей машины с изящным дымком и другой, извивающейся под ней в предсмертии, агонизирующей, давящейся на бетонном полотне, это сюрреалистическое, небывалое противоречие было самым страшным. И мне показалось, что я сошла с ума.
