Равнодушные - Константин Михайлович Станюкович
— Но он уж условился с адвокатом и выдал обязательство…
— Какое?
— Что он согласен на развод за пятнадцать тысяч и в виде задатка уже получил пять.
— О, какая мерзость! — с отвращением проговорила Инна. — И я жила с таким человеком пять лет!
— Вы не знали людей, Инна Николаевна.
— Да, не знала и, признаюсь вам, такой наглости в нем не подозревала… Но кто же заплатил пять тысяч и кто заплатит остальные десять?.. Вы, разумеется?
— Простите, я… От имени вашего отца… Мы потом сосчитались бы с ним… а у меня, по счастью, именно была эта сумма сбережений.
— Вы и в этом мой спаситель… Ну разве я не неоплатная ваша должница… Милый!
И Инна Николаевна протянула Никодимцеву руку.
Он задержал эту маленькую руку в своей руке и чувствовал, как какая-то горячая волна охватывает все его существо, и в то же время, стараясь скрыть свое возбуждение, продолжал говорить с Инной об ее разводе и успокаивал ее относительно Леночки.
— Он и от прав на свою дочь отказался с тем, чтобы только от него не требовали платы на ее содержание…
— Подлец! — вырвалось у Инны.
— Ну вот я вас и расстроил… Простите… Зачем я вам все это говорил?
— Отлично сделали… По крайней мере я не чувствую себя теперь перед ним виноватой… а ведь это чувство виновности и удерживало раньше от полного разрыва… Ну, довольно. Не будем больше говорить об этом… Не будем вспоминать… Ведь и вам тяжело думать, что я была женой Травинского. Не правда ли?
— Правда! — отвечал смущенно Никодимцев. — За вас больно! — прибавил он и смутился еще более, так как сказал не всю правду.
Инна Николаевна пытливо заглянула ему в глаза.
— Только за меня? — протянула она.
Никодимцев молчал.
— А разве не ревнуете вы к нему, как… как к бывшему мужу? Не скрывайте от меня ничего… Говорите правду, я вас прошу… Ревнуете?
— Да! — виновато и застенчиво проронил Никодимцев.
— Нашли к кому ревновать! — брезгливо проговорила Инна. — А впрочем, я понимаю эту ревность. Так оно и должно быть у человека, который сильно любит… Вот видите, Григорий Александрович, прошлое трудно забыть! — прибавила она с грустной усмешкой.
И, увидевши, что Никодимцев омрачился, порывисто и нервно прибавила:
— Но мы оба постараемся забыть его. Ведь забудем… Не правда ли?
Голос Инны звучал смело и вызывающе, а между тем на глаза навертывались слезы.
— Инна Николаевна! Не мучьте себя… Не надо, не надо! — с необыкновенной нежностью проговорил Никодимцев.
И, наклонившись, несколько раз тихо поцеловал ее руку.
— Не надо, — повторил он. — Для меня ваше прошлое не имеет значения, а вы забудете его. Я вас люблю такою, как вы есть… И эта ревность к мужу — нехорошее чувство. Оно пройдет… непременно пройдет… Не мучьте же себя напрасными страхами… Я люблю вас, люблю… Я счастлив, бесконечно счастлив.
Тронутая этими словами, этой лаской, Инна улыбалась сквозь слезы своей чарующей улыбкой, и Никодимцев опять просиял, чувствуя, что между ними растет что-то новое, манящее и захватывающее — та желанная близость, которой он так хотел и так боялся.
Они снова заговорили об устройстве новой их жизни, о том, как они поедут после свадьбы за границу, как потом будут жить в Петербурге, тихо, без приемов, имея ограниченный круг знакомых, как будут вместе читать, ходить в театр. Оба радостные, полные надежд и приподнято настроенные, они верили этой семейной идиллии и хотели се. Никодимцев потому, что иначе не понимал брака. Инна потому, что прежняя жизнь ей представлялась ужасной и она цеплялась за новую.
Эти разговоры прерывались воспоминаниями о первом знакомстве, о быстром сближении, о частых визитах Никодимцева.
Он признался, что с первой же встречи Инна Николаевна произвела на него сильное впечатление.
— И с того же вечера вы овладели моими мыслями, Инна Николаевна! Я почувствовал, что вы сыграете значительную роль в моей жизни… С того вечера я уж не был таким чиновником… Передо мной открылась другая жизнь…
Инна тоже призналась, что Никодимцев ей понравился в тот же вечер, когда они встретились.
— И когда я вернулась домой, я вспомнила наш первый разговор за ужином… помните?
— Еще бы не помнить! — восторженно сказал Никодимцев. — Я все ваши слова помню!
— А ваш первый визит? И как мне тогда было совестно перед вами…
— За что?
— А за то, что вы у меня встретили это общество, помните… И я думала, что вы после этого визита не приедете… А мне так хотелось вас видеть, слышать, что вы говорите… И ваше отношение ко мне было так ново, так хорошо…
Они продолжали говорить, не переставая, точно виделись в первый раз после долгой разлуки. Точно они совсем еще не знали друг друга, и оба они, прежде сдержанные, теперь словно бы торопились высказаться, обнаружить себя один перед другим, ввиду предстоящей их близости.
Никодимцев слушал Инну, и все чаще и дольше целовал ее руку, и смущенно и виновато краснел, когда Инна перехватывала влюбленный, загоревшийся взгляд его черных, совсем молодых глаз, перехватывала и не сердилась, краснея и улыбаясь. И жених ей казался таким помолодевшим, таким интересным и милым с его целомудренной застенчивостью человека, видимо мало знавшего женщин, таким непохожим на бывших ее поклонников…
— А я сегодня же скажу об этом вашим. Вы позволите?
— Разве это нужно?
— Нужно. Я не хочу делать из этого секрета… А вы разве не хотите?
— Что вы? Что вы? Я только боюсь, как бы муж не наделал неприятностей… Не подождать ли развода?
— Вы будете под моей защитой… Повторяю, ваш муж ничего не сделает… Напротив, узнавши, что я женюсь на вас, он не пикнет… Он трус.
— Я согласна… Вы правы, как всегда! — проговорила Инна и освободила свою руку из руки Никодимцева, заслышав в прихожей шаги.
II
Вошел Козельский, по обыкновению элегантный, свежий и моложавый.
Он уже узнал от швейцара, что Никодимцев сидит с трех часов, и теперь, взглянувши на несколько возбужденные лица гостя и дочери, сидевших рядом на диване, не мог и представить себе, что дело обошлось без флирта, и мысленно поздравил «умную Инночку», что она быстро и решительно «подковывает» влюбленного Никодимцева.
И Николай Иванович приветствовал его превосходительство с особенно дружественною и несколько даже фамильярною приветливостью, какой раньше не позволял себе с будущим товарищем министра.
По тому, с какою горячностью и какой-то особенной почтительностью Никодимцев пожал руку, по-видимому, даже обрадованный фамильярностью тона, Козельский понял, что и на нем отразились чувства, питаемые
