Двоюродная жизнь - Денис Викторович Драгунский
– Галину Иванну у себя оставишь? – спросил, вернувшись. – Или пускай лучше домой едет? Галина Иванна, останешься? – И снова повернулся ко мне: – Домой ей вообще-то далеко. А работа почти что рядом. Улица Образцова, тут на трамвае чепуха. Пусть останется, а?
– Пусть, конечно.
– Вот! – сказал Миша. – Галина Иванна, а ты всё сделай как положено. Лады?
Она кивнула. Он вышел, потом заглянул в комнату уже в пальто. Я пошел запереть за ним дверь.
Галина Иванна голая вскочила с постели и пошла за мной следом. Протянула руки и положила ладони Мишке на плечи, чуть привстала на цыпочки, глядела ему в лицо и улыбалась.
– Галина Иванна, вот этот человек, – вдруг очень строго сказал Миша, мотнув головой в мою сторону, – это мой друг, поняла? Он – мой друг! Дэ-рэ-у-гэ! – по буквам повторил он. – Так что смотри, не стащи тут чего-нибудь. А не то пеняй на себя! – и даже погрозил пальцем.
В ответ она обняла его за шею и поцеловала. Не просто поцеловала, а нежно расцеловала. В губы, в обе щеки, в шею. На секунду прислонилась виском к его груди и прикрыла глаза. Тоже на секунду.
– Ну, всё, всё, всё… – пробормотал он добродушно, погладил ее по голове.
– Пойдем, что ли? – сказала она, когда я запер входную дверь.
– Давай сначала чаю. Есть хочешь? Пожрать чего-то, а?
– Давай чаю. Жрать не хочу, честно. Я вообще вечером не жру.
– За фигурой следишь?
– Так дешевле выходит.
– Ты же в столовой работаешь!
– У нас хер чего унесешь. Зверем обыскивают. А впрок нажираться не люблю.
Она положила в чай два кусочка сахару, аккуратно размешала, стала пить мелкими глоточками.
– Ты как вообще… живешь? – спросил я.
– Нормально, – и вдруг засмеялась: – А тебе интересно?
– Конечно, – сказал я вполне искренне и погладил ее по руке.
– Да ладно! – снова хохотнула она и отняла руку.
Так ничего и не рассказала.
Потом мы снова улеглись в кровать. Она меня сразу обняла и стала прижиматься и вздрагивать. Какая заводная: уже две палки, а ей все мало. Я взял ее лицо в ладони, стянул назад распущенные волосы, и от этого ее ускользающее лицо вдруг сделалось наивным и радостным, как новогодняя детская кукла, – но одновременно красивым и строгим, как древняя египетская маска.
Вдруг мне стало страшно. На полсекунды. Занялось дыхание и горло перехватило. Я закрыл глаза, сильно вздохнул, подождал чуточку. Отпустило, и снова стало хорошо – ласково и нежно на сердце и во всем теле. Я поцеловал ее. В обе щеки, в переносицу и в виски. Она удивленно на меня посмотрела, обняла левой рукой, а правую просунула вниз, между нашими телами, и помогла войти. Стало еще нежнее и ласковее. Но через полминуты она вдруг вскрикнула и тихонько выругалась, выскользнула из-под меня и, прижимая руки к промежности, попросила:
– Вату, тряпку, чего-нибудь… Извини.
Я увидел, что у меня всё в крови. Побежал в ванную, схватил какое-то полотенце, вернулся.
– Ты извини, – повторила она, утираясь.
Кровь немного пролилась на простыню.
– Извини, – в третий раз сказала она. – Сама не знаю. Обсчиталась. Думала, что послезавтра.
– Что ты, что ты, ничего, – забормотал я; мне вдруг стало еще нежнее и жальче.
– Я всё застираю, – она криво улыбнулась.
Я улыбнулся тоже.
– Ничего. Пойдем вымоемся, я тебе вату найду.
Зашли в ванную. Оба залезли под душ.
– Не стесняйся, – сказала она, когда я повернулся к ней спиной.
Сказала как будто даже ласково.
Когда я проснулся, то увидел, что лежу на своем халате, а простыня, уже выстиранная, висит на двух стульях около батареи. Меня это умилило и растрогало. После завтрака – я пожарил глазунью с колбасой – Галина Ивановна спросила:
– Можно у тебя голову вымыть? А пока голова сохнет, я простынку гладану.
– Вперед, – сказал я. – Только, как помоешься, не оставляй волосы в стоке, ладно?
Когда спускались на лифте, она вдруг сказала:
– Стоп. Извини. Волосы забыла вычистить из ванны. Вернемся.
– Да брось ты! – я махнул рукой.
Решил, что вечером, когда приду, всё приведу в порядок. У меня было чудесное, радостное настроение – под стать синему мартовскому небу. Весна, любовь и счастье, бессмысленное и прекрасное, веселое и упоительное, будто бы вкусное на язык – одним словом, «глупое безотчетное счастье», о котором я читал в книгах, – настигло меня. Я был счастлив совершенно, счастлив радостно и любовно. Я держал Галину Ивановну под руку, ощущал ее худой локоть, осторожно прижимал его к себе, мечтал быть с нею всю жизнь и, чтоб продлить это чувство хотя бы на пять минут – решил отвезти ее на такси, хотя трамвай был рядом.
Это в самом деле оказалось пять минут. Такси остановилось у МИИТа. На счетчике была какая-то ерунда, чуть ли не сорок пять копеек. Я достал кошелек. Мелочи там не было, но была синенькая пятерка.
Я мельком посмотрел в окно, и вдруг мой взгляд застыл.
За оградой института росли деревья, я плохо разбирался, но, скорее всего, тополи. Один тополь протянул голые ветви через забор.
Я смотрел на это огромное дерево с обрезанными сучьями, будто с неуклюже растопыренными корявыми руками и пальцами. Я не мог отвести от него взгляда. Этот тополь стоял – старый, сердитый и презрительный урод – над снующими мимо молодыми студентами, которых овевало влажное дуновение весны.
Краем глаза я увидел, что Галина Ивановна роется в сумочке – она сидела рядом с шофером. Но я не мог оторваться от дерева. Оно как будто говорило мне: «Ах, ах, ах! Весна, и любовь, и счастье! И как не надоест тебе всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастья. Неужели ты веришь во все эти глупые надежды и обманы? Если она не обманет тебя, ты обманешь себя сам. Смотри, как я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы-ветки, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, вот и ты так же стой, видь всех насквозь, смейся над всеми и не верь никому».
Тут я как будто очнулся и увидел, что Галина Ивановна ссыпает монетки на ладонь шофера, открывает дверцу и выходит. Я выскочил за нею следом, нелепо держа в руке пятирублевую бумажку.
– Попрощаемся? – сказал я.
Мне хотелось ее обнять. Она отступила от меня.
– Капец, – сказала она, то ли смеясь, то ли хмурясь. – Я давала. Я сосала. Я стирала и гладила. И
