Никто не знает Сашу - Константин Потапов

и снова делаешь хорошо, как хорошо ты делаешь, ты у меня талантливее всех, сынок, я всегда это знала, иногда так смотришь и забываешь, что ты мой сын, хотя как я могу забыть, я всегда вижу – ты мой сын, всегда так было, на всех концертах, каждый твой промах – ты мой сын, каждая нота мимо – ты мой сын. Каждое молчание в зале, кашель, шорох – ты мой сын, слушайте, что ж вы не слушаете, ведь он так прекрасно поёт, ну пусть не совсем в ноты, пусть не лучший звук, но ведь это так прекрасно. Да, мальчик мой, не переживай так, всё прекрасно, всё получается хорошо, играй же, не останавливайся, как хорошо ты играешь, они не понимают, какого это, когда – ты мой сын – музыкант, бард, поэт, прости, ты не любишь слово «бард», не понимают, когда сидишь на каждом студенческом концерте словно натянутая струна, не понимают, что такое – знать, что ты – мой сын – где-то в Москве, в плацкарте, в Индии, и неизвестно сыт он или нет, есть ли у него шапка, залечена ли дырка в зубе, а всё из-за этих песен, нет-нет сынок, играй главное, чтобы ты был счастлив в этом, играй, всё хорошо, главное, чтобы ты был счастлив, ты выбрал свой путь, путь на тот берег, иди по нему и будь счастлив.

16. ДК Волжский. Оправдательная речь

Трибуна. Огромный птичий зал. Два микрофона, стул, гитара. Всё плывёт. Плывёт, не чувствует ног, на него – трибуна, стул, микрофоны. Зал. Замер. Сокрытый в темноте. Но очертания видны. Головы. Блеск очков. Покашливание. Птичьи клювы.

Нерешительные аплодисменты. Как сигнал – ему. Как отмашка. Ему. Что ж.

Поклониться, клюнуть пустоту. Подхватить гитару. Задеть микрофоны, чёрт, усесться. Откашляться. Чёрная башка, мембрана, пропахшая чужой слюной – запах неотличим от вони мочи, напоминает тамбур. Микрофон лезет в лицо, царапает холодом по щеке. Слышно на весь зал. Устроиться поудобнее, словно на распятье. Смотрят. Весь зал. На него. Неужели? Уже? Сейчас? Поволжск? Поволжск.

А я не очень-то и готов, думал он. Как-то всё это спонтанно, слишком резко. Не спал, это да. Плывёт, людей мало, ну это мы привыкли. Нет, что-то другое… Звук? Ах да. Дребезжащий плоский звук. Звук мой враг мой, звук никогда не был моим другом, за звуком всегда надо охотиться, один из десяти концертов – приемлемый звук. Звук – проклятье, звук – распятье. Звук препятствие, ниточка, инструмент. Вот бы просто петь без звука, не думать о нём. Гитара чуть поплыла от погоды, но это мы подстроили. Но звук, звук… С этого и начнём.

Уважаемые присяжные заседатели, уважаемый суд, уважаемые господа судья, во всём виновен звук. Звук – это неуловимая материя. И он меня всегда подводит, понимаете? Не я, а звук. Меня не оценили именно из-за звука. Меня не поняли и не признали из-за звука. Именно в этом причина, по которой я оказался здесь, перед вами. Во всём виновен звук. Я и половины песен не донёс из-за звука. Они гибли на лету, сгорали, рвались, понимаете? Звук всему причина… Вы удивлены? Вы недоверчиво задираете брови? Заостряете хищные клювы? Но что же, что же это я! Я сам виноват, кхе-кхе, я не рассказал вам про природу звука. Давайте с этого и начнём. Вот послушайте, какой он ужасный, зацените, что называется.

Он тронул поводья, рот пересох сразу, они смотрели внимательно, пристально, ястребы, он играл и почти сбивался под их взглядами.

О чём я?.. Ах, да! Звук. Понимаете, он очень важен, это и инструмент, и проклятье, это то, что может и вознести, и убить, вот слышите, как я стукнул костяшкой о микрофон – поддался вперёд и стукнул – и весь куплет погиб, и без того с трудом растущий в таком сухом звуке… А вот если бы подключили гитару напрямую, но я забыл провода, а Ремизов отдал пульт другому, сбросил в реку… Но я отвлёкся, простите, господа присяжные, вам это неинтересно, вас эти нюансы не волнуют, так вот звук, с ним воевать не надо, с ним бы дружить, отдаться ему… Что? Вам скучно? Вы не хотите слушать мои жалкие запинки? Вы считаете, причина не в этом? Вы смотрите так пристально, так по-птичьи, прямо куда-то в меня, а что вы там видите? В чём вы видите причину? Причину моего преступления? В чём? И, кстати, что это за преступление, чтобы так смотреть? За что я, собственно, тут оправдываюсь?..

Он замер, сбился, не понял, где он. Какой сейчас город? Какой день? Сколько он не спал, какая песня, я что тяну? Ах, да, птицы, зёрна, Поволжск, ДК. Подруги бывшей жены в зале. А зал – как птичья стая, нависшая на проводах. Смотрит прямо в него. Вот-вот сорвётся и… Но за что? Вот в чём вопрос. Чем он провинился перед ними? Это очень важно. Всё плывёт, не разобрать, но это очень важно. В чём его преступление? В чём состав? Мотив? Отягощающие обстоятельства? Алиби? Могло ли у него вообще быть алиби? Как там, у юристов? Давайте разбираться.

Давайте вглядимся в этот зал, пусть не разобрать лиц, но мы попробуем украдкой. Уступим вам, господа присяжные обвинители. Чтобы оправдываться, мне хотя бы нужно понять – за что? Итак, взгляд в зал. Нет, не на первый ряд, там семья, там всё запутано и сложно, к этому мы ещё придём, распутаем и этот застарелый клубок, нет, давайте дальше первого ряда, вот второй, девушка, длинные волосы и высится причёска, сверкает платье и яркий макияж, а далее алеет ад помады, ресницы, пришла смотреть на суд. Да, пришла смотреть на любимого Сашу Даля, так, кажется, так же? Это же я, я – Саша Даль? Он подумал, я это или не я, и опять на секунду забыл город, концерт, день, песню, строку, чуть не сбился, но удержался на тонкой нити, вспомнил – четверг, двадцать пятое марта, ДК Волжский, концерт Саши Даля, строка – вороти меня, а Саша Даль – это я, да, тут без алиби – я это я, решил он, то есть, я решил, и вот она смотрит на меня, и ей я пою. В чём суть её претензий? Прошу, извольте. Какие могут претензии вылиться из этого прекрасного, плотно сжатого, алого рта?

Ну, во-первых. Не отдаёт себя им. Да-да. Вот это всё. Не раскрывается. Неискренний.