Почтовая открытка - Анна Берест
— А может, заведем еще одного ребенка? — отвечает Эфраим.
Десять месяцев спустя, пятнадцатого февраля 1923 года, в Риге рождается Ноэми — та самая Ноэ-ми с почтовой открытки. Сестренка заставляет Мириам потесниться на троне; девочка круглолица, как ее мать, круглолица, как луна.
На деньги, вырученные от продажи икры, Эфраим покупает помещение и устраивает там экспериментальную лабораторию. Он хочет создавать новые машины. Целыми вечерами Эфраим с горящим взором объясняет жене принципы работы своих изобретений.
— Машины совершат революцию. Они освободят женщин от изнурительного домашнего труда. Вот, послушай: «В семье мужчина — буржуа, а женщина играет роль пролетариата», — разве не так? — спрашивает Эфраим, не прекративший читать Маркса и Энгельса, хотя теперь он и сам капиталист, стоящий во главе процветающего бизнеса.
«Мой муж — как электричество, — пишет Эмма родителям, — вечно в движении и несет с собой свет прогресса».
Но Эфраим — инженер, поборник прогресса, гражданин мира — забыл о том, что чужаки всегда остаются чужаками. Эфраим страшно ошибся, поверив в то, что где-то можно обрести счастье. В следующем, 1924 году его маленькое предприятие оказывается на грани банкротства — из-за кадушки несвежей икры. Досадная случайность или козни завистников? Слишком уж быстро эти мигранты, приехавшие на телеге, выбились в уважаемые люди. В гойской Риге Рабиновичи становятся персонами нон грата. Соседи по двору требуют, чтобы ученики Эммы перестали шастать взад-вперед по кварталу. От знакомых в синагоге Эмма узнает, что латыши неотступно преследуют ее мужа и будут изводить, пока он не уедет. Она понимает, что нужно снова складывать чемоданы. Но куда податься?
Эмма пишет родителям, но новости из Польши не успокаивают. Ее отец, Морис Вольф, похоже, обеспокоен забастовками, которые вспыхивают по всей стране: «Ты знаешь, доченька, каким большим счастьем для меня было бы иметь тебя рядом. Но нехорошо быть эгоистом, и мой отцовский долг — сказать тебе, что вам стоит хорошенько подумать и, возможно, уехать подальше — твоему мужу, тебе и детям».
Эфраим посылает телеграмму своему младшему брату Эммануилу. Но тот, к несчастью, живет в Париже у друзей-художников — Робера и Сони Делоне, а у тех к тому же есть маленький сын. Тогда Эфраим пишет старшему брату, Борису, который, как и многие эсеры, нашел прибежище в Праге. Но и там политическая ситуация слишком нестабильна, и Борис советует Эфраиму не приезжать.
У Эфраима больше нет ни денег, ни выбора. Скрепя сердце он отправляет телеграмму в Палестину: «Мы едем».
Глава 6
Чтобы достичь Земли обетованной, нужно спикировать от Риги строго на юг — две тысячи пятьсот километров по прямой. Пересечь Латвию, Литву, Польшу и Венгрию, а потом сесть на корабль в румынском порту Констанца. Путь занимает сорок дней. Как путь Моисея к горе Синай.
— Остановимся в Лодзи, у моих родителей. Я хочу показать девочек родным, — говорит Эмма мужу.
Преодолев реку Луцка, Эмма снова видит город своего детства — она очень по нему скучала. Шум и суета уличного движения, все эти трамваи, автомобили и дрожки, которые с адским грохотом несутся навстречу друг другу, пугают детей и восхищают Эмму. «Знаешь, у каждого города свой особенный запах, — говорит она Мириам. — Закрой глаза и вдохни».
Мириам опускает ресницы и чувствует, как пахнет сиренью и битумной гарью из района Балуты, как тянет маслом и мылом с улиц Полесья, как драз нит запах чолнта из кухонь, и повсюду разносится пыль от ткани, летят из окон ворсинки и катышки. Проходя по еврейским рабочим кварталам, Мириам впервые видит странных мужчин, одетых во все черное, похожих на стайки строгих птиц, с темными бородами, с пейсами, подпрыгивающими, словно пружинки, по обе стороны лица возле ушей, с цицитами, спадающими на длинные репсовые сюртуки, с большими меховыми шапками на головах. Некоторые носят на лбу филактерии — загадочные черные кубики.
— Кто это? — спрашивает Мириам, которая в свои пять лет ни разу не была в синагоге.
— Это набожные люди, — почтительно отвечает Эмма, — они изучают тексты.
Их забыли известить о начале двадцатого века! — смеется Эфраим.
Мириам впитывает невероятные картины еврейского квартала. Она навеки запомнит взгляд маленькой девочки, ее ровесницы, которая торгует булочками с маком, фигуры сидящих на земле старух в цветастых косынках, которые продают гнилые фрукты и расчески без зубьев. Мириам не понимает, кто купит у них такие грязные вещи.
Кажется, что улицы Лодзи 1920-х годов вышли не просто из прошлого века, но со страниц старинной книги с непонятными сказками, из мира, кишащего персонажами столь же чудесными, сколь и пугающими, из опасного мира, где на каждом углу с наглым шиком бродят матерые грабители и смазливые проститутки, где на извилистых улочках люди живут вместе со скотом, где дочери раввинов хотят изучать медицину, а отвергнутые ими женихи — взять от жизни реванш, где в аквариумах плавают живые карпы, которые могут вдруг заговорить, как в еврейских преданиях, где люди шепотом рассказывают истории о черных зеркалах, где на улице едят свежие ватрушки с маслом.
Мириам будет помнить всю жизнь приторный запах шоколадных пончиков и пекло кипучего города.
Потом Рабиновичи попадают в польский квартал, где к звукам прибавляется стрекотание ткацких станков. Но встречают их там совсем неласково. «Эй, жиды», — слышат они вокруг.
Шайка детей, за которыми бегут собаки, бросает в них камушки. Острый осколок чуть не попадает Мириам в глаз. Несколько капель крови забрызгали красивое платье, которое она надела в дорогу.
— Ничего страшного, — говорит Эмма, — это просто глупые дети.
Мать пытается стереть кровь носовым платком, но под глазом у Мириам остается красное пятно, которое скоро превратится в синяк. Эфраим и Эмма пытаются ее успокоить. Но девочка понимает, что над родителями нависла какая-то угроза.
— Смотрите, — Эмма пытается отвлечь девочек, — здания с красными стенами — это фабрика вашего дедушки. Когда-то давно он ездил в Шанхай изучать разные техники ткацкого дела. Он сделает вам атласное одеяло.
И вдруг лицо Эммы мрачнеет. На стенах прядильной фабрики кто-то написал краской: «ВОЛЬФ = ВОЛК = ЕВРЕЙСКИЙ ЗАПРАВИЛА».
— Не говори мне об этом, — вздыхает Морис Вольф, обнимая дочь. — Поляки теперь не хотят работать в одном цехе с евреями, потому что те и другие ненавидят друг друга. Но меня они ненавидят еще больше! То ли за то, что я их начальник, то ли за то, что еврей…
Тревожная атмосфера не мешает Эмме, Эфраиму, Мириам и Ноэми проводить счастливые дни на даче Вольфов, между Пётркувом и берегом реки Пилицы. Все старательно изображают радость, разговор крутится
