Рыба для кота - Ирина Степановская
Когда рыба была готова, Марина сложила её в глубокую тарелку, поставила тарелку на подоконник и стала есть, стоя, глядя в окно. Рыжий вспрыгнул рядом и стал коситься в сторону хека, несмотря на то, что уже был сыт. Марина дала ему.
Хек казался Марине невкусным, сухим, противно пах, но она ела и думала обо всём, что с ней случилось. Нет, думала она, я ведь на самом деле не ревнивая, не истеричка. Это Димка меня сделал психопаткой. Это его вечное спокойствие. Я слишком боялась его потерять. Тот, кто всегда спокоен, не любит. И не волнуется.
Марина закрыла форточку, машинально глянула вниз. Женщина в розовых шароварах возилась в клумбе. Марине ужасно захотелось на улицу, на солнце. Она взяла ключи и пошла из дома. Высокая, красивая, стройная. У неё ещё всё впереди. Ещё будет кому жарить рыбу. Не только коту.
Светлана, закончив грядку ирисов, готовилась к штурму землицы напротив. Куплю в садовом центре красивый кустарник и розы, думала она. Буду за ними ухаживать, поливать… Сергей-то Викентьевич, выписывая её после операции, правильно сказал, что жить она теперь может в полную силу, не нужно ей ничего бояться, во всём для неё полное раздолье, там-то теперь ничего уже у неё нет. Хороший он был гинеколог, женщин жалел, относился к ним нежно. Только ошибся он в главном. Он ведь имел в виду жизнь половую, а ей теперь это совершенно не надо. И это так здорово оказалось, что она даже не ожидала. Полная свобода! Плевать она хотела на этих мужиков, пошли они куда подальше… Ей бы вот этот магазинчик да маленький домик с садом.
Света разогнула спину, подняла глаза и увидела, как та самая женщина с удивительной стрижкой, что вечно покупала рыбу для кота, вываливается из подъезда и с воплем падает в только что вскопанные, нежные ирисы.
– Охерела совсем?
– Я сейчас сдохну, – сказала женщина и перевернулась на спину.
– Ни хрена себе, – обалдела Света. – Обкололась, что ли? Или обнюхалась?
Марина лежала в клумбе, не в силах вздохнуть. На грудь будто навалилась громада дома, и весь мир представал перед ней опрокинутым в каком-то фантастическом свете. Перевёрнутый дом, синенький магазин, зелёного цвета помойка, на асфальте разводы от дворницкой метлы и кучки прелых листьев, машины вверх ногами и посторонняя женщина в розовых шароварах перед ней на корточках. Но вот как будто кто-то поднял изнутри её грудную клетку, и в ушах бешено заколотилось сердце.
– Что со мной? – спросила Марина.
– Не знаю. Я тут была, ты вышла из подъезда и прямо вниз, рыбкой на землю. «Скорую» вызвать?
Марина почувствовала внутри себя странную пустоту, как будто она, лежа на земле, одновременно летит по небу. Одна. Без Димки. А кот за ней, вытянув лапы и хвост. Подошли несколько прохожих. Вышла чья-то бабушка с внуком, посмотрела на Марину, взяла внука за руку и увела. Какой-то мужчина с криком выскочил из подъезда и стал стучать в окно первого этажа палкой.
– Сволочи! Уроды! Обесточивать надо подъезд, когда с электричеством что-то делаете! Разложили провода на полу! Меня из-за вас током дёрнуло! Я на вас в суд подам!
– Точно, – сказала Марина. – В подъезде провода были, а свету не было. А я и не поняла. Это у меня будто озарение наступило.
– Выпить хочешь? – спросила Света.
– Ага, – кивнула Марина.
– Тогда пошли. У меня сегодня праздник. Я хозяйкой осталась. Может, и ненадолго. Но хоть на сколько, а всё равно моё.
Марина попыталась встать и встала сначала на четвереньки. Света помогла ей и подтащила к лестнице.
– Напьются же тётки, хуже мужиков, – сказал кто-то из прохожих.
Марина взялась за перила, и они со Светой, медленно ступая обеими ногами на каждую ступеньку, вошли в магазин.
Хиханьки да хаханьки
После похорон мы приехали на поминки. Это были уже не первые поминки в нашем классе. На дни рождения мы не собирались лет двадцать, а вот на поминки в третий раз. С другой стороны, дни рождения что отмечать? А поминки… Ещё и повод собраться, как ни смешно, как ни грустно.
Умер Витька Жуков, наш одноклассник. Ещё молодой, как теперь говорят. Генерал. На самом деле он был уже то ли генерал-полковником, то ли генерал-лейтенантом, я не очень разбираюсь в званиях, но мы все про Витьку так и говорили: «Витька-генерал». Головокружительная карьера.
Генералом был и его отец, и Витька со своей семьёй жил всё в том же доме, где жили его родители, и я сегодня, когда украдкой осматривала комнату, где мы собрались, никак не могла понять, та ли это самая комната, в которой Витькина мать когда-то накрывала нам стол с чем-нибудь вкусным, или другая. Витькина мать идеально вела хозяйство. А теперь квартира у них вообще занимала целый этаж.
Народу было много. Витькиной жене, а теперь вдове, было не до нас. К ней все время подходили какие-то солидные дядьки, кто в военном, кто в штатском, а мы сидели в своём углу и тихонько разговаривали под закуску и водку. Вспоминали не только Витьку, но и других. Якубовский в Америке, Любочка в Израиле, Петя крутой бизнесмен, а ты, Танька, всё кропаешь там чего-то для своего издательства?
– Все кропаю.
– Слушайте, а помните Соколову? Она ушла после восьмого. Кто-нибудь знает что-нибудь про нее?
Кто-то сказал: «Да, по-моему, она и живет, где жила».
– А как ее звали? Маша?
Я сказала: «Женя».
Оборачиваясь назад во время уроков, я видела на предпоследней парте Женю Соколову. Женя обладала совершенно греческими, классическими чертами лица. Про её греческие черты нам сказал пожилой учитель рисования – Женин тёзка, Евгений Палыч. Он, по-моему, к грекам и к Соколовой неровно дышал, поэтому на уроке в качестве модели вместо пирамид и кубов выставлял нам Артемиду в короткой тунике, а когда Жени не было, то гипсовый бюст Платона с отбитым носом.
Фигура у Женьки тоже была почти как у Артемиды, но её лицо с закрытыми глазами (а на уроках они почти всегда были закрыты, потому что Женька на занятиях элементарно спала) точно просилось в наши ученические альбомы. А спала Женя на уроках, потому что осталась жить одна с братом, сильно моложе её, в крошечной однокомнатной квартирке недалеко от школы. Никто не знал подробностей, но поговаривали, что их родители-алкоголики куда-то сгинули, а скорее всего, были посажены.
Мы, конечно, не представляли себе, что значит пятнадцатилетней девчонке одной воспитывать и кормить маленького брата.
Класс у нас был дружный.
«Жень, пойдёшь вечером на дискотеку в «Орбиту»? Или: «Женька, у Смирновой днюха. Приглашает всех на мороженое. Гони деньгу на подарок, но лучше в баксах, не в деревянных».
Как я заметила, греческие богини в музеях никогда не улыбаются, но Женька часто смеялась, простовато прикрывая ладошкой рот, и это сильно портило её образ.
– Да ну вас, девки, – отвечала Женька. – Баксы на подарок это вам не хиханьки да хаханьки. Мне тётка лавэ раз в месяц присылает. А брат вчера что учудил. С почты пришла, на стол пачку положила, на кухню только вышла, вернулась – не хватает. Ох, добьётся он у меня. – И Женька при этом покатывалась со смеху. – Представляете? Сам малец, а курить уже начал. Мамка бы его до смерти излупила, но я не бью, он же маленький.
Как мы понимали, Женька даже гордилась братом и тем, как его воспитывает. «Женька – молоток», – говорили мы и с чистой совестью шли без неё в кафе и на дискотеку. «Ну, да, вот так получилось, а что сделаешь? Мы-то разве виноваты? Каждому своё». И когда Женька ушла после восьмого, незаметно исчезнув из наших повседневных забот, мы про неё практически не вспоминали. А училась она совсем не плохо, особенно по математике, некоторые из нас даже у неё списывали.
Несколько раз после окончания школы я видела её по вечерам с Витькой Жуковым, когда он из своего военного училища приходил домой в увольнительные, и это было для меня удивительно. Потом я их встречать перестала, а через некоторое время была приглашена в числе других одноклассников к нему на свадьбу. Витькина невеста, кстати, показалась мне в сравнении с Женькой сушеной воблой, но, вероятно, у него был
