Возвращение в Триест - Федерика Мандзон
Она подворачивает штанины и заходит в воду по щиколотку. Вздрагивает. Да, завтра утром она отправится дальше, ей нужно добраться до города, потому что это идеальное время, чтобы найти его. Приближается православная Пасха с крашеными красными яйцами, которые будут освящать в храме Святого Спиридона.
Она делает два шага, ступни проваливаются в ковер из водорослей, покрывающих римские руины, краб проворно прячется среди камней. Как же сложно с ним увидеться вновь. Увидеться с кем? С братом, другом, соперником. Эти ее колебания, нерешительность, идея не сразу поехать в город, а заглянуть сюда, на остров, – за всем этим прячется другая история, которую еще сложнее рассказать.
Отец оставил Альме неожиданное наследство. Когда ей казалось, что она наконец приняла тот факт, что его просто больше нет, – оставила в прошлом похороны с этими перешептываниями, почему это она, его дочь, не произнесла ни слова, с ее-то профессией, а ведь могла же хотя бы зачитать какое-нибудь изречение, но в те дни в голове у нее не было ничего, только черная дыра, которая поглощала любое намерение или жизненный порыв, яростный и неуклюжий протест против времени, которое она потеряла, против отца, который заставил ее поверить, что люди никогда не уходят по-настоящему, против неприступного отчаяния своей матери, которая все плакала и плакала, невзирая на все попытки ее утешить. И то, что Альма не проронила ни слезинки, становилось еще более возмутительным, равно как ее джинсы и кеды, ведь она примчалась сломя голову, не подумав про чемодан с вещами и темные очки, и на похоронах ей больше всего хотелось убежать от всех этих глаз, как она делала в десять лет, когда скучала по отцу и отчаянно крутила педали по венской трассе, уверенная, что догонит его, где бы он ни был.
Он снился ей много ночей подряд: как он стоит на палубе катера, облокотившись на борт, или сидит на скалах у берега. Всего несколько месяцев назад она решилась стереть его сообщения с автоответчика, больше никаких «как дела, zlato?», чтобы не сойти с ума. И вот когда ей показалось, что она смирилась с идеей необратимости, пришла весть о наследстве, которое нужно забрать, и теперь она вынуждена вернуться в родной город.
Она давно не ездила на восток страны. Сколько? Если ее спрашивали, она неопределенно махала рукой, мол, не помнит, но, естественно, она точно знает год и день.
Когда разразилось новое противостояние в Европе и некоторые проводили параллели с тем, что происходило в тех местах тридцать лет назад, главный редактор издания, где она работает, вызвал ее и попросил туда поехать. Поезжай посмотреть, у тебя точно найдется ключ к более ясному пониманию.
Нет. У нее нет никакого ключа к тем мирам. Ты оттуда, понимаешь такие вещи. «Оттуда» – туманное и растяжимое понятие, прямо как чувства. Командировку можно организовать за несколько дней. Об этом не может быть и речи. Она видела в газете новые фотографии из зоны конфликта, подписанные этим ее братом, или другом, или соперником. На этот раз фотографии цветные, но построение кадра, в котором соединяется размытый фон и искаженная деталь, типичное кадрирование, когда подходишь очень близко к объекту, используя при этом широкоугольный объектив, – точно такое же, как на снимках, которые попали ей в руки тридцать лет назад, в квартире в Белграде. Не может быть и речи. Последнее, чего хотелось бы Альме, – снова оказаться вместе на территории вооруженного конфликта. А потом по почте пришло запоздалое письмо с последней волей ее отца, и вернуться в свой город на востоке ей показалось вдруг меньшим из зол, хорошей отговоркой, чтобы выпутаться из передряги.
– В каком-то смысле легче поехать на поле боя, чем вернуться домой, – сказал ей редактор, который знал к ней подход, поэтому и отпустил ее.
И Альма задумалась, понимает ли он, насколько все сложно.
Иногда в столичных автобусах она слышала разговоры на языке острова: тогда она внимательно изучала этих людей, в основном это были женщины, пыталась молча сесть поближе к ним, чтобы почувствовать этот укол узнавания, который подкреплял в ней такое излюбленное чувство непричастности к своей жизни, друзьям, любовникам, которые ничего о ней не знают, ни один из них не говорит на языках ее детства. На ужинах на террасах у Тибра она усвоила, что у всех вокруг другой культурный багаж, чем у нее, а ее познания считаются экстравагантными, они не помогают ей наладить связи и чаще всего вызывают скуку или недоверие, а иногда привлекают чудаков. Она знает то, что другим неведомо, но им это неинтересно. Иногда она рассказывала, как одним осенним днем маршал, примчавшись на всех парах из Бухареста, чтобы свести счеты, сказал своим соратникам: «Если бы вы знали, каким я вижу будущее Югославии, вы бы пришли в ужас»; или цитировала стихотворение Тракля[7], которого во всех школах ее города учили наизусть; однажды за ужином, где говорили о политике, она заметила, что на Балканах нужно следить за тем, где заказывать бриньевец, а где сливовицу, чтобы никого не обидеть, потому что в этих краях даже алкоголь стал вопросом самоидентификации. Когда она рассказывала нечто подобное, люди вокруг смотрели на нее с улыбкой и тут же меняли тему – похоже, такие вещи их абсолютно не интересовали, и ей после своего взволнованного рассказа хотелось провалиться сквозь землю.
* * *
Альма тянет время, но сложно долго тянуть время, когда мочишь ноги в апрельском море.
Она выходит из воды, вытирает ноги о траву. Шагает босиком, как девчонка, пока не доходит до асфальтированной дороги, что ведет к виллам, тогда только надевает носки и туфли и идет дальше вдоль леса и забора с колючей проволокой, который ограждает военную часть. На острове все еще дислоцируется военный гарнизон. Она представляет себе, что в хибарке, виднеющейся вдалеке, остался солдат доблестной Югославской народной армии, не ведающий ни о чем, что случилось. Балканский Хироо Онода, который говорит на сербохорватском и хорватосербском и не ориентируется в новых границах страны.
Тем временем солнце
