Порог чувствительности [сборник litres] - Ирина Степановская
«Чему быть, тому не миновать», – решил он.
Но всю дорогу из института до общежития, весь вечер, ночь и дорогу от общежития обратно в институт он строил безумные планы. Похитить Сучонку? Нет, забрать её открыто, а вместе с ней и документы из института, потому что такое не простят, но что потом? Везти Сучонку к матери, найти в какой-нибудь школе юннатский кружок… Но, если его отчислят из института, он должен будет служить в армии, а мать ему говорила, что она все силы отдаст, только чтобы он стал врачом… А если сказать, что собака пропала, как он её сейчас повезёт к матери? Ехать надо на поезде, да автобусе, да потом ещё на попутке… Да ведь он и сам все институтские годы хотел стать хирургом…
На занятие Женька пришёл не выспавшийся, злой и какой-то необычно для него растерянный. На спящую уже под наркозом Сучонку он старался не смотреть, чувствовал себя предателем и радовался, что в виварий за ней пошёл не он, а Куценко. Рогова уже мылась в предбаннике, потому что именно она захотела быть основным хирургом на первой операции и всё время выспрашивала у него детали операции, а он и не хотел отвечать, и не мог.
Гена боялся вовремя не закончить, поэтому всё время всех торопил. Он даже сам помылся и надел стерильный халат и перчатки, чтобы в случае чего в самые ответственные моменты самому быстро всё показать.
Так, собственно, и получилось. Когда операция была в самом разгаре, и кишечник был уже выделен, Рогова стала так медленно накладывать кишечный анастомоз, путаясь, где надо шить вначале, а где в конце, что Гена потерял терпение и быстренько сшил анастомоз сам.
– Теперь Куценко пусть ушивает рану, а Яковлев переходит к операции на печени.
Женька всё ещё топтался в предоперационной. Не было у него желания ни мыть руки, ни тем более смотреть на себя в зеркало над умывальником, хотя раньше он всегда с удовольствием отмечал, как ловко на его голове сидит медицинский колпак.
– Он ещё не помылся! Геннадий Тихонович, дайте я буду делать желчный пузырь! – вдруг вылез в «предбанник» Самсонов. – Вы мне тоже обещали хорошую оценку поставить!
– Я сам пойду. – Отодвинул его Женя.
Он быстро вымыл руки в тазике с мыльным раствором и, пока мазал пальцы палочкой со спиртом и йодом, думал, какая же скотина этот Самсонов. Только вчера он сам говорил, что ему всё равно какая будет у него оценка, потому что на стипендию сдать эту сессию нереально, а тут вдруг вылез, когда его никто не просил.
Когда он подошёл к операционному столу, Мила уже заняла место анестезиолога и снова «качала» аппарат, а по комнате уже ползли накопившиеся от первой операции пары эфира и закиси азота. Сучонка лежала в простынях в привычной позе с трубкой во рту и с высунутым языком. Женя взял скальпель и от своего же рубца, оставшегося после той, самой первой операции, сделал теперь разрез вбок, вправо. Опять точками показалась кровь, и он, теперь уже почти привычно, наложил зажимы и промокнул рану марлевыми салфетками.
– Давай скорее, Яковлев. Осталось не так много времени, покажи, на что ты способен. – Геннадий Тихонович встал к нему на место ассистента, и ловко помогал, почти не указывая, что и в каком порядке нужно было делать.
Ребята, уже расхоложенные последними занятиями, смотрели не очень внимательно, пользуясь тем, что преподаватель занят и не может следить за ними.
«И на кой чёрт тогда эта операция? Кому она нужна?» – со злостью думал Женька.
Вот он выделил желчный пузырь. Вот он взял его на лигатуры, чтобы отрезать проток и удалить…
– Геннадий Тихонович! – вдруг просунулась в дверь чья-то голова. – Профессор срочно просит к нему зайти!
– Прямо срочно? – Гена с неудовольствием посмотрел на дверь.
– Срочнее некуда! Всех сотрудников зовёт!
– Скажите, иду, – Гена отошёл от стола, содрал с себя перчатки и вышел из комнаты. И в этот момент, Женька даже не понял, как это произошло, острый кончик тоненьких ножниц, которыми он собирался перерезать проток, вдруг скользнул и проткнул стенку желчного пузыря. Прокол был совсем небольшим, но зелёно-коричневатая струйка желчи коварной змеёй поползла по стенке пузыря вниз, в рану. Женька остановился, как в ступоре, и смотрел, как она вытекает.
– Ты чё? Суши скорее! – заорал Самсонов, который всю операцию вертелся сбоку.
Женька прижал марлю, и тем сдавил пузырь. Желчь ещё сильнее стала расползаться по марле.
– Офигеть, – сказал Самсонов. – Это будет желчный перитонит.
Мила приподнялась над шторкой, пытаясь рассмотреть, что происходит. По комнате расползлась зловещая тишина и слышно было только поскрипывание гармошки наркозного аппарата.
Геннадий Тихонович быстро вошёл в комнату, окинул взглядом студентов и подошёл к операционному столу. – У вас всё в порядке?
– Я пропорол желчный пузырь, – сказал Женя. – Случайно. – Он стоял и смотрел на преподавателя поверх маски, не представляя, что дальше делать.
– Оставить вас на минуту нельзя, – Гена быстро пошёл в предбанник и надел новые стерильные перчатки. – Сильно пропорол? – крикнул он оттуда.
Женя только пожал плечами.
– Желчь наружу текла! – крикнул в ответ Самсонов. Наташка Рогова стукнула кулаком Самсонова в спину.
– Ну пропорол, бывает, промывай теперь. Вон физраствор! Быстрее! Промывай и суши! – Гена смотрел рассерженно. Женька совсем растерялся. Он уже не думал теперь о Сучонке, о матери, о том, что его выгонят из института, он видел перед собой только предательскую зелень желчи, стенку пузыря, испачканные марлевые салфетки.
– Да отсеки ты уже этот пузырь! Что ты на него смотришь? Всё равно ведь надо было его удалять! – Гена тоже разволновался. Ну разве ж можно одновременно следить за операцией и слушать «срочные» идеи старого профессора? Вот в результате пропороли пузырь. Хоть собака уже и отработанная, всё равно неприятно… Он машинально взглянул на часы.
– Отсекай, ушивай и заканчивай операцию, – сказал он Жене.
А Сучонка спала и видела во сне, как расплываются на каком-то чёрном небе мозаичные узоры. Они складываются в разноцветные фигуры, распадаются и складываются вновь… И это зрелище было ей уже знакомо и отвратительно. Но где-то там, внутри её существа, зрело знание, что скоро эти картины исчезнут, и тогда она проснётся, и её опять будет тошнить и придёт ужасная боль в животе, но вместе с болью появиться тот, кого она теперь обожала. Он возьмёт её на руки и понесёт в её дом, в её привычную клетку, такие, наверное, есть и у других собак, которых люди на поводках заводят в двери чужих
