В путь-дорогу! Том III - Петр Дмитриевич Боборыкин
— Да, скоро феріи начнутся, вамъ торопиться еще нечего, успѣете…
«Ну, съ этимъ пива не сваришь», думалъ Телепневъ, заканчивая своего гуся.
Въ столовую вошелъ татуированный и помѣстился по лѣвую руку отъ Телепнева. Онъ началъ на него посматривать, свертывая папиросу-слюнявку и подмигивая своему визави — растерзанному буршу.
— Вы что его слушаете, милордъ, — началъ онъ шепелявымъ, пресмѣшнымъ голосомъ, и указалъ головой на сосѣда. — Онъ съ вами тутъ объ какихъ гешефтахъ говоритъ… вы его не слушайте; онъ шалдашничаетъ… надо сегодня идею развить… потому что его нынче штрихнули.
Телепневъ ровно ничего не понималъ.
Растерзанный буршъ нѣжно взглянулъ на новичка и оправилъ немножко свой сюртукъ.
— Изъ К пріѣхалъ, — указалъ онъ товарищу на Телепнева.
— Ваша фамилія! — спросилъ татуированный, выпятивъ нижнюю губу и придавъ себѣ очень важный видъ.
Телепневъ назвалъ себя.
Растерзанный буршъ почему-то еще разъ взглянулъ на него.
— Вы насъ видите здѣсь въ кнейпѣ, — заговорилъ онъ лѣнивымъ голосомъ — мы сегодня шалдашничаемъ… я былъ пять лѣтъ бурсакомъ и меня штрихнули… я ужь сегодня филистръ… Но вамъ здѣсь надо сойтись съ людьми, у насъ есть люди… вильдеромъ вы не оставайтесь…
— Пиво пьете? — спросилъ вдругъ татуированный и скорчилъ серьезнѣйшую рожу. — Здѣсь баварское, вы должны попробовать.
Телепневъ велѣлъ подать двѣ бутылки.
— У насъ есть люди… — продолжалъ въ томъ же тонѣ растерзанный буршъ: — вотъ тотъ филистръ… который на билльярдѣ играетъ… экономіи магистръ… работу такую сдѣлалъ, что… на промоціи всѣхъ оппонентовъ… мопсировалъ…
Татуированный, взглянувъ на недоумѣвающую мину Телепнева, улыбнулся.
— Halb ausländisch, halb russisch! — проговорилъ онъ. — Вы не смущайтесь, — будете бурсакомъ, все поймете.
— Вы гдѣ остановились? — спросилъ буршъ.
— Въ гостиницѣ «Лондонъ», — скромно отвѣтилъ Телепневъ.
— Вы къ намъ за рѣку переѣзжайте… наши всѣ здѣсь… рутенисты здѣсь…
— Рутенисты? — спросилъ Телепневъ.
— Да, всѣ… насъ вѣдь не много…
— Малъ золотникъ, да дорогъ, — пустилъ язвительно татуированный — вотъ поступайте въ корпорацію, узнаете бурсацкую жизнь… цвѣта получите, — и онъ взялся за свою трехцвѣтную ленту.
Телепневъ съ любопытствомъ посмотрѣлъ на нее.
— 'У куратора были? — спросилъ буршъ.
— У кого-съ?
— У куратора… Онъ съ вами будетъ говорить, — да это вздоръ все; до новаго года вы можете шалдашничать.
Телепневъ взглянулъ на часы и всталъ. Ему нужно было идти отыскивать старика профессора и снести ему рекомендательное письмо. Отъ него онъ надѣялся узнать кое-что побольше, чѣмъ отъ этихъ буршей.
— Вы ужь идете? — спросилъ татуированный. — По-нѣмецки это хорошо; а по-русски выходитъ очень жалостно. А я хотѣлъ вамъ гелертера завалить!..
— До свиданья, господа, — промолвилъ Телепневъ…
— Заходите сюда, — процѣдилъ нѣжно буршъ: — вы съ нашими сойдитесь…
Телепневъ еще разъ раскланялся съ своими новыми знакомыми. Руки ему ни тотъ, ни другой не подали. Видно, это было не въ нравахъ. Въ столовую вошло нѣсколько человѣкъ и расположились ѣсть. Явилось сейчасъ же пиво. Татуированный примостился къ одному изъ поляковъ и шепелявымъ своимъ голосомъ запѣлъ:
Выпилъ Куба до Якуба, Павелъ до Михала, Цупу-лупу, лупу-цупу, Компанія нала!..
Кнеипъ-виртъ, въ знакъ почтенія, приподнялъ ермолку, кланяясь Телепневу.
VI.
Старичекъ, — заслуженный профессоръ, къ которому Телепневъ несъ письмо, жилъ на горѣ, около почтовой станціи, въ собственномъ длиннѣйшемъ деревянномъ домѣ. Это было добродушнѣйшее маленькое существо, въ рыжемъ паричкѣ и огромныхъ серебряныхъ очкахъ на носу, похожемъ на утиный клювъ.
— Ist Herr professer zu Hause? — спросилъ Телепневъ у чухонки-горничной, въ полосатой тиковой юпкѣ.
— Ja… — отвѣтила она, точно проглотивши это ja.
Ввели его въ первую комнату, куда проникалъ запахъ цикорія и кухни. Онъ осмотрѣлся. Кожаный диванъ, старое фортепіано, попугай, узенькое зеркало, на стѣнѣ гравюра Вильгельма Телля въ моментъ, когда онъ прицѣливался въ императорскаго фогта. Такъ и обдало Телепнева будничной нѣмецкой жизнью; каждый стулъ носилъ на себѣ отпечатокъ тишины, умѣренности и аккуратности.
Вышелъ старичекъ, въ сѣромъ сюртучкѣ, черной скуфейкѣ и туфляхъ, которыя очень смахивали на старые женины башмаки.
Телепневъ отрекомендовался и вручилъ письмо, которое старичекъ тутъ-же прочелъ. Разговоръ завязался порусски.
— Вы хатить штудировать хемію? — вскричалъ старичекъ и поощрительно засмѣялся.
Телепневу, глядя на его добродушную мину, тоже стало весело.
Старичекъ разспросилъ его объ К., объ его бывшемъ ученикѣ — тамошнемъ профессорѣ химіи, разсказалъ при этомъ всю свою ученую карьеру, пожалѣлъ, что въ русскихъ университетахъ хемію мало штудируютъ, вспомнилъ, что когда онъ пріѣхалъ въ К., въ 34 году, такъ тамъ и вовсе не было никакой хеміи, и онъ долженъ былъ устраивать лабораторію въ какомъ-то чуланчикѣ. Потомъ онъ занялся Телепневымъ, сказалъ ему, что теперь семестръ оканчивается, но что онъ можетъ явиться къ профессору химіи и просить у него работы, что нужно ему побывать у попечителя и узнать: не потребуютъ ли съ него греческій языкъ, такъ какъ онъ хочетъ штудировать хемію.
— Вы знакомъ со студенты? — спросилъ онъ между прочимъ Телепнева.
Тотъ отвѣчалъ, что только вчера пріѣхалъ и видѣлъ нѣсколько русскихъ.
— Хотить поступайтъ въ корпорацій
Телепневъ отвѣчалъ, что онъ еще не знаетъ здѣсь никакихъ обычаевъ и порядковъ.
Старичекъ выразилъ что-то неодобрительное о корпораціяхъ; вообще, по его мнѣнію, молодой человѣкъ, пріѣзжающій заниматься, долженъ былъ держаться вдалекѣ отъ буйной компаніи буршей. Но все-таки старичекъ расходился, когда завелъ рѣчь о своей юности, и даже разсказалъ какой-то лихой анекдотъ, изъ котораго Телепневъ ровно ничего не понялъ.
Но вообще онъ, что называется, обласкалъ Телепнева, и все обстоятельно ему объяснилъ, прибавивъ, что если Телепневу нужно будетъ его видѣть, то онъ всегда къ его услугамъ утромъ до часу въ фармацевтическомъ институтѣ, а потомъ дома.
— Я вамъ совѣтуй, — сказалъ онъ Телепневу на прощанье: — дѣляйца вильде… будитъ лючше…
VII.
Скоро Телепневъ устроился на квартирѣ. Знакомые бурши посовѣтовали ему поселиться по ту сторону рѣки, подальше отъ университета, увѣряя, что тамъ и воздухъ лучше, и квартиры дешевле, и расположеніе домовъ удобнѣе. На перегибѣ улицы, которая вела отъ петербургской заставы къ мосту, стоялъ прекурьезный домикъ въ полтора этажа. Онъ весь былъ перекошенъ криво-накосо, отъ лѣтъ и отъ атмосферныхъ невзгодъ побурѣлъ до черноты угля и являлъ такую архитектуру, которая сразу бы поставила втуппкъ всякаго знатока гражданскаго зодчества. Фасадъ имѣлъ видъ трапеціи, съ перегибомъ на томъ мѣстѣ, гдѣ кончался нижній этажъ, гакъ что передняя стѣна была изогнута угломъ, точно будто верхній полуэтажъ давно желалъ сползти, но не впередъ, а назадъ. Внизу было четыре окна и ветхая, съ фигурными вырѣзками, дверь на улицу. На верху два окна. Все это, какъ грибной шапкой, прикрывалось черепичной крышей, пестрой, точно персидскій коверъ, и самыхъ смѣлыхъ очертаній.
Телепневъ, когда ходилъ подъискивать себѣ квартирку, тотчасъ же заинтересовался этой избушкой на курьихъ ножкахъ. Въ нижнемъ жильѣ онъ нашелъ хозяина, гуняваго и
