Непонятный роман - Иван Валерьевич Шипнигов
– Ааа!
– Там был фест какой-то, с другой стороны озера. Мы даже до сих пор не знаем, что за фест там был.
– «Рок над Можайкой».
– Правда?
– Ну откуда я знаю. Прикольно было, что когда мы захотели послушать «Арию», из-за озера заиграла настоящая «Ария».
– Это не настоящая «Ария» была.
– Ну без Кипелова, да. Но все равно круто, живьем.
– Сколько мы этой «Арии» в общаге переслушали. У нас с Киричем даже был такой концепт: «Ария» с водкой. Общага же, юность, студенчество. Целыми вечерами сидели, пили водку, слушали «Арию». Но это вдвоем. А один я слушал «Агату Кристи» под портвейн «Три топора».
– Ты застал его, что ли?
– Я спирт «Рояль» в ларьке у Мучачоса не застал. А «Три топора» прекрасно застал.
– Спирт «Рояль», «Три топора», ну и юность у нас была…
– Конечно. Ты, кстати, жалеешь, что не жил в общаге?
– Не очень.
– А я жалею.
– Ты же жил в общаге.
– Нет, юность эту всю непонятную жалею. Зачем столько пили? Под портвейн я слушал «Агату Кристи». Один. У меня тогда депрессия была.
– У тебя же потом депрессия была.
– Потом у меня была настоящая депрессия. Когда я по очень большому блату попал к очень крутому врачу. И он меня поправил буквально за месяц, одними таблеточками. А тогда, на третьем курсе, как я сейчас понимаю, у меня тоже была депрессия. Тоже настоящая, но я тогда не мог по блату пойти к врачу. И на втором курсе она у меня была, скорее всего. И на четвертом тоже. Когда у меня не было депрессии в универе?
– На первом и на пятом, получается.
– На первом курсе я еще ничего не понимал. А на пятом уже все равно было. Что-то лес опять какой-то знакомый.
– Что характерно, ты угадал. Подъезжаем вроде к тому самому месту. И GPS не глючит больше. Шли когда здесь – он глючил. А здесь, в машине, все четко показывает.
– Ну слава богу. Так что я говорил?
– «Агата Кристи» под водку.
– Ну ты смеешься надо мной.
– Ну расскажи.
– На третьем курсе, весной, у меня был расцвет депрессии. Пик спада. Я, как всегда, сидел на прудах под общагой.
– Холодно, наверное, на прудах было сидеть.
– Так я днем сидел.
– Оок.
– Но я и ночью сидел, но зимой. Но тогда я пил «Балтику-девятку». И слушал Земфиру[1]. Это к вопросу о Мучачосе.
– Ооок.
– Но это надо отдельно рассказывать. Но там, в принципе, все переплетается.
– У тебя все всегда переплетается.
– Это не у меня. Так вот, пил портвейн «Три топора» и слушал альбом «Чудеса» «Агаты Кристи».
– Упоротый, что ли, был.
– Вот именно. В этом сочетании было что-то психоделическое. Сижу на прудах первого апреля две тысячи восьмого года, и мне звонят с концерта Земфиры[2]…
– Все. Мы попали.
– В смысле… Кто это?!
– Полиция. На лошадях. Конная, как ты говорил.
– Разворачивайся, поехали отсюда! Они на лошадях не догонят!
– Куда я поеду через лес?!
– Блин, они прямо нас останавливают…
– Ну а кого ты еще тут видишь?! Все, попали.
– Спокойно! Это не полиция.
– А кто?!
– А почему они белые опять, как единороги?!
– Лошади белые просто!
– Тихо. Спокойно. Говорить буду я.
– Черт, я же еще коньяк пил… Сиди молча и дыши в мою сторону! Ну все, все…
– Доброе утро. Лосиноостровский полк конной полиции, прапорщик Попов. Ваши документы, пожалуйста.
– Пожалуйста.
– Употребляли сегодня что-нибудь?
– Я коньяк!
– Пассажир, вопрос не к вам. Водитель, откройте багажник. Сержант, досмотри салон.
7:11 Депрессия – 1
– На втором, третьем и четвертом курсе у меня была депрессия. Хотя нет, на втором у меня были, как это сейчас говорят, токсичные отношения. Ну когда оба еще дети и ведут себя как дебилы. А перед четвертым я уже встретил хорошую очень девушку, Ульяну. На первом еще ничего не понятно. На пятом уже слишком поздно… А на третьем, получается, депрессия. Причем главный вопрос, что первично: бухло вызывает депрессию, или, наоборот, депрессия провоцирует бухло?
До этого я пил обычно, по-студенчески, в компаниях. Причем старались пить, как бы это сказать… изысканно. Например, накачивали арбуз водкой, через шприц, в августе. У нас напротив общаги на Вернадского, на улице Кравченко, был арбузный развальчик, и мы, соответственно, весь август делали и употребляли эти бухие арбузы. Ну как-то, говорю, пытались проявить какое-то творчество. Помню, на первом курсе на моем дне рождения пили абсент. Сначала поджигали его, как положено, потом просто чистый пили. Причем мешали с водкой. Одному чуваку вызывали скорую. А я от этого абсента в первый раз в жизни словил глюки, по мне как бы пауки ползали, причем почему-то белые. Хотя, возможно, я эти глюки потом себе придумал. Но все равно было как-то интересно на первом и втором курсах.
А на третьем я уже начал бухать в одно лицо, как король драмы. «Балтика-девятка» у меня была коронный напиток. На Кравченко был ларек старого образца, где пиво и сигареты, круглосуточный, помнишь, были тогда такие ларьки? Как говорится, наш ларек – нам всем утеха, реет смыслом на ветру. Это еще до запрета продавать бухло после одиннадцати. И до запрета ларьков вообще. И в ларьке был Мучачос, его так историки прозвали. Из Таджикистана вроде был мужик. Насколько же все тогда другое было. Интеллигентный мужик, работал у себя на родине телеведущим. Когда СССР распался, он с семьей приехал в Москву, пытался устроиться, и вот работал в ларьке. Фарид, кажется, его звали. Но ты когда его видел в первый раз, сразу понимал – он Мучачос. Такой латиноамериканский мужик с тонким и сложным лицом в ночном московском ларьке, прикинь. И я сидел у него ночами. Февраль, фонари, снег. Зеленые автобусы – помнишь зеленые автобусы? Я рассказывал ему про Земфиру[3], подарил диск с «Вендеттой». Он честно послушал, сказал что-то вроде: изысканно, но мрачно. Изысканно, вот. Даже это мое сидение у него по ночам сейчас кажется изысканным.
А почему сидел? У меня был страх, что общагу ночью взорвут. Вот две тысячи восьмой год, уже давно ничего нигде, а у меня страх. Сначала накрыло в метро. Увидел забытую сумку, нажал на эту кнопку, сказал машинисту и хотел выйти. Машинист сказал что-то непонятное, как они всегда говорят. Быстро закрыл двери и поехал дальше. Я не успел выйти и весь этот
