Поляк - Джон Максвелл Кутзее
Прорабатывается медленная часть второго фортепианного концерта Рахманинова. Юноша исполняет жалобную и тягучую вступительную мелодию. Поляк кладет ему руку на плечо.
– Ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-а, – пропевает он, вытягивая последнее «ля». – No demasiado legato[4].
Юноша начинает снова, стараясь не увлекаться legato.
В широких брюках и рубашке с расстегнутым воротом поляк выглядит более расслабленным, чем ей запомнилось. «Отлично. Надо же, выучил несколько слов по-испански!» Хотя, чтобы преподавать музыку, много слов не надо. Sì. No[5].
Она еще не слышала, как он поет. Голос у него неожиданно низкий, текучий, словно темный поток.
6
Однако в этой сцене ее занимает не музыка, а драма. Поскольку эти двое на сцене, поскольку в зале сидят зрители, учителю и ученику волей-неволей приходится играть роли. Как юноша относится к советам, с которыми, возможно, не согласен (вероятно, legato ближе его сердцу)? Принимает он точку зрения учителя или бунтует? Или делает вид, что принимает, но внутренне бунтует, обещая себе, что потом, уже без поляка, вернется к первоначальному замыслу? А что поляк? Играет он роль деспота или по-отечески мягкого наставника?
7
Поляк наклоняется и исполняет прерывистые начальные аккорды. Поет голосом кларнета: «Ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-а». Затем вступает правая рука, и Беатрис немедленно слышит разницу. Меньше legato, меньше чувства, больше напряжения, подъема.
Юноша повторяет и на этот раз делает все правильно. Какой молодец. Схватывает на лету.
– Продолжайте, – кивает поляк.
8
Урок окончен, студенты расходятся. Она остается в глубине зала. Поляк подходит к ней. Что он ей скажет?
Он берет ее за руку. Благодарит по-английски за то, что приехала. Выражает удовольствие, что снова ее видит. Хвалит ее платье. Его комплименты не нравятся Беатрис. Слишком гладкие, отрепетированные. Впрочем, скорее всего, это его английскому не хватает легкости. Возможно, в Польше он считается весьма обходительным господином.
Она тщательно подбирала одежду. Это значит – одета она строго.
– Мы можем поговорить? – спрашивает Беатрис.
9
Они гуляют по аллее вдоль реки. Стоит погожий осенний день. Падают листья, и все такое.
– Я снова спрошу, – говорит она, – почему вы здесь? Что забыли в Жироне?
– Приходится где-то быть. Нельзя находиться нигде. Это свойственно людям. Но нет, я здесь ради вас.
– Вы так говорите, но что означают ваши слова? Чего вы хотите от меня? Вы же пригласили меня не для того, чтобы я посетила ваш мастер-класс? Хотите, чтобы я с вами переспала? Тогда позвольте сказать сразу: на это не рассчитывайте.
– Не сердитесь, – говорит он. – Пожалуйста.
– Я не сержусь. Я раздражена. У меня нет времени на игры. Вы пригласили меня. Зачем?
Почему она сердится? Ей нужно от него что-то, что он отказывается ей дать?
– Дорогая госпожа, – говорит поляк, – помните поэта Данте Алигьери? За всю жизнь его Беатрис не обмолвилась с ним ни словом, но он любил ее до конца своих дней.
Дорогая госпожа!
– И поэтому я здесь – чтобы узнать, что вы намерены любить меня до конца своих дней?
– Мне не так уж много осталось, – говорит поляк.
«Бедный глупец, – хочется сказать Беатрис. – Ты пришел слишком поздно, праздник окончен».
Она качает головой.
– Мы чужие друг другу, вы и я, – говорит она. – Мы принадлежим разным мирам, разным реальностям. Вы живете в одном мире с вашим Данте и вашей Беатриче, я – в мире, который привыкла называть реальным.
– Вы даете мне покой, – говорит поляк. – Вы – мой символ мира.
Она, Беатрис, символ мира! В жизни не слыхала подобной ерунды.
10
Они идут дальше. Река медленно несет свои воды, дует легкий ветерок, под ногами расстилается тропинка. Детали, несущественные, но неслучайные. С каждым шагом ее настроение улучшается.
– Когда вы занимались со студентом, вы пели, – говорит она. – Никогда не представляла вас певцом. У вас приятный голос.
– Я певец по материнской линии. По материнской линии музыкант.
Маменькин сынок. Возможно, он ищет материнского тепла?
Время истекает. Либо он выскажется, либо она сядет в машину и вернется домой, и на этом все закончится. Это его выход. Ему придется спеть свою коронную арию – Беатрис этого ждет. На итальянском, испанском, английском, не важно. Хоть бы и на польском.
– Дорогая госпожа, – говорит поляк, – я не поэт. Могу лишь сказать, что с тех пор, как я встретил вас, вы, ваш образ не выходит у меня из головы. Я переезжаю из города в город, из города в город, это моя работа, но вы всегда со мной. Вы охраняете меня. Внутри меня мир. Я говорю себе: я должен найти ее, она – моя судьба. Поэтому я здесь. Как же я рад вас видеть!
Она дарит ему покой. Дарит радость. Так себе ария. А еще ему открылась его судьба, и это она. Но как насчет самой Беатрис? Насчет ее судьбы? Как может сложиться ее судьба? И когда это откроется?
11
У нее нет причин не верить ему, когда поляк говорит, что из-за нее, из-за случайного приглашения в Барселону, он на время обрел мир и радость. Он хранит ее образ в душе, как в давние времена влюбленный носил дорогой его сердцу образ в медальоне на шее. Очень мило. Будь она помоложе, будь он помоложе, ей бы это польстило. Но в устах мужчины, родившего в 1943 году, мужчины, годящегося ей в отцы, предложение, которое он делает, не кажется Беатрис ни забавным, ни лестным. Если хотите, досадным.
– Выслушайте меня, Витольд, – говорит она. – Вы едва меня знаете, поэтому позвольте рассказать вам о себе. Во-первых и в-последних, я замужем. Не вольная женщина, а женщина, у которой есть муж, дети, дом, друзья и всякого рода обязательства: эмоциональные, социальные, практические. В моей жизни нет места для – как бы это сказать? – сердечных дел. Вы говорите, что носите с собой мой образ. Но я не ношу ваш образ с собой. И ничей образ. Это не в моих привычках. Вы посетили Барселону, дали фортепианный концерт, который мы с удовольствием послушали; мы вместе поужинали; но это все. Вы вошли в мою жизнь, вы покинули ее. Terminado[6]. У нас с вами нет будущего. Тяжело так говорить, но это правда. А теперь, думаю, нам пора возвращаться. Уже поздно.
12
– У меня предложение, – говорит поляк.
Они сидят в кафе – ее машина припаркована через дорогу напротив.
– В
