Пастыри - Петер Себерг
— Теперь нам не будет покоя, Лео.
— Почему, Эрна?
— Так всегда бывает, Лео. Сам знаешь.
— Ты сердишься, что я позвонил?
— Лео. Ты приезжай, — выговорила она тихо. — Я рада, что ты приедешь, я скажу, чтоб на работе не ждали, что я не могу прийти.
— Через десять минут я выезжаю, от силы через два часа я буду с тобой.
— Хорошо, Лео, — сказала она. — Я рада. Ты сумасшедший.
Он осторожно положил трубку. Он вернулся к столику завтракать и, когда садился, увидел зеленую куртку Конни, очевидно направлявшегося в Таубен и заглянувшего сюда выпить чашку кофе.
Лео Грей помахал ему и показал на стул подле себя, беспокоясь, впрочем, как бы ему из-за этого не задержаться. Конни в ответ лишь кивнул — Лео не мог расценить это иначе, как угрюмый отказ, — направился к столику у самого входа, бросил куртку на стул и сел, не отрывая глаз от шоссе, по которому тянулся караван цистерн. К нему не подступиться, это ясно, и Лео подумал о том, что Розе, верно, пришлось больше суток выносить его колкости из-за того, что она наконец решилась махнуть на все рукой и один вечер отдохнуть.
Он успел еще послать в контору телеграмму, что заболел и его сегодня не будет, и дважды позвонил домой проверить, не появилась ли Маргарита, но телефон молчал. Что же, пусть она отдыхает. Потом он еще почитал газету, искоса наблюдая за Конни, который торопливо проглотил чашку кофе, съел венскую булочку и тотчас вскочил, и как против ветра, по сугробам, был труден для него путь к двери, откуда он глянул на Лео и снова кивнул. Лео в ответ помахал рукой. Конни было явно не по себе. Лео видел, как он сел в свою старую шведскую машину, на которой много лет назад был номером 21 на гонках в Монте-Карло. Он водит машину с невероятной ловкостью, Лео запомнил это по тем временам, когда они чаще виделись и ездили вместе.
Лео покончил с завтраком. Он расплатился, надел пальто. Он вышел и завел машину, подвел к колонке, заправился, проверил покрышки, протер стекла, теперь можно было спокойно ехать туда и обратно. Он расплатился за бензин, выехал на шоссе и повернул к Таубену. 120 километров.
Картина будущего, которую он успел набросать, теперь серьезно изменилась. Он возвращался к счастью, к Эрне, но сомнения и тревога не убывали от радости. Наоборот, он отдавал себе отчет в том, что все поставлено на карту, он съест свой последний хлеб и не насытится.
Он правил уверенно, не гнал, пропускал другие машины, сторонясь к травянистой обочине. Движение было еще неровно и прихотливо, иные мчали сломя голову по самой середине, обгоняли всех, этим надо было успеть, оформить накладные, но опасней были сельскохозяйственные машины с погашенными фарами и сонные водители грузовиков, которые, бывает, вдруг сворачивают где не надо. Он не гнал.
Он глянул на часы, было двадцать минут девятого.
Надо поспеть к началу одиннадцатого.
Пробился дневной свет. Теперь не так уж далеко. Он выехал на более удобный участок шоссе.
Он приближался с тяжелым сердцем к поджидавшему его счастью.
Бывает, водитель вдруг расслабится за рулем. Вдруг забудет о необходимости контролировать каждое движение. Так именно было с Лео. Он забыл об осторожности. Он выпрямился за рулем, сел привольней. Он увеличил скорость на двадцать километров и уже ничего не ощущал, кроме стремительности и устремленности. Зачастил бег деревьев у обочины, шоссе выпрямилось, не стало крюков и щербин, руль, дрожа, веселил руку. Скорость была уже 120 километров. Ни одной сельскохозяйственной машины, ни одного бульдозера, путь открыт.
Судьба не станет без оснований вторгаться в такой ход событий. Вопрос о причинности остается открытым.
Лео Грей увидел на шоссе человека. Первая его реакция была, что этого не может быть, никого нет, вторая — что все же не стоит его давить; эта реакция еще не оформилась в мысль, а он уже отчаянно жал на тормоза. Машину стало заносить, он попытался ее выровнять, но машина потеряла управление. Она метнулась по жирной траве и косо врезалась в придорожное дерево. Лео Грей при этом ударился о ветровое стекло и потерял сознание. Машина кувырком покатилась под откос и наконец на все четыре колеса шлепнулась в поле. Мотор молчал.
Машина, сохранив направление хода, стояла в десяти метрах от шоссе. Туман почти на нет сводил видимость, лишь светились окна служб, да то и дело прокалывали туман лучи фар. В тишине, которая текла и сочилась, длинно стучал насос, тяжело хлопали двери, перекликались редкие дальние голоса, урчали моторы тракторов и сворачивающих с шоссе машин. Животные молчали.
Запахов не было. Удивительный феномен как раз заставил астрологов целый месяц говорить о поворотном пункте в истории — и этот феномен была сырость, влажность. Если чем и пахло, то пахло водой. Пахота опьянела от воды, и навалившийся на нее автомобиль извлекал из ее нутра то икоту, то бульканье, то вздох.
Движение к Таубену обретало постепенно слаженность и мощь финала. Водители автобусов все поднимали руки ко рту, зевая как бы в лад дирижерской палочке. Когда они закуривали, в автобусах дружно разгорались костры. Никто из них не примечал ни столь явно освежеванного столетнего вяза на восемьдесят пятом километре от Таубена, ни скользкого дугообразного следа, ни вмятины откоса, ни одинокой машины в поле. Как личность Лео Грей к этому моменту почти не существовал, он утратил реальность и как член общества. Это было почти небытие.
Зачатки дня уже все окатили белеющим светом. Деревья встречали его скрипом верхушек, и, приложившись к свежей ссадине коры, вы уловили бы упрятанный в дереве запах весны и даже затаившегося в корнях лета.
Большая цистерна с молоком направлялась тем временем к Таубену, и груз требовал от шофера особенной тщательности. Он осторожно правил к покалеченному дереву, взывавшему о внимании. Сейчас все обнаружится, и шофер затормозит. И придет помощь.
Дорога была знакома шоферу Грегору как его пять пальцев. Кошка, упавшая в канаву, птенец, слетевший с ветки, каждый поворот, каждый пеший, который мог выйти на шоссе с тропки или поджидать его на обочине с поднятой рукой, — все было знакомо Грегору.
Уже в ста метрах его фары начали бережно ощупывать место происшествия. Грегор начал понимать. Машину швырнуло вбок, машина ободрала дерево: он видел свежую рану, отражавшую свет фар и нерешительный день. Он высунулся из окошка, затормозил и увидел машину на пашне. Чуть подальше, он знал, шоссе расширялось, там была стоянка,
